Алмаз раджи. Собрание сочинений
Шрифт:
Мне кажется, в образе крестьян передо мной явились ангелы, желавшие поддержать во мне мужество. До чего же приятно было повторять зловещее карканье старца так, словно оно исходило от меня в роли недовольного слуги, и слушать, как эти великолепные молодые люди небрежно отмахиваются от него, точно от мух.
Когда я рассказал все это Папироске, он сухо заметил:
– У них, должно быть, странное представление об английских слугах! У этого шлюза ты вел себя совершенно по-свински.
Я обиделся. Однако мой характер действительно начал портиться, это факт.
В Ландреси
В Ландреси все еще лил дождь и дул ветер, но мы нашли комнату с двумя кроватями, полной меблировкой, с настоящими кувшинами,
Нам пришлось пробыть в Ландреси дольше, чем мы ожидали, потому что на следующий день погода окончательно спятила. Вряд ли кто-нибудь добровольно выберет Ландреси местом для отдыха, потому что почти весь этот городок состоит исключительно из укреплений. Внутри укреплений расположено несколько кварталов жилых домов, длинные казармы и церковь, и все это, насколько позволяют обстоятельства, выдает себя за город. По-видимому, в Ландреси нет никакой торговли, и лавочник, у которого я купил огниво за шесть пенсов, был так тронут, что набил мои карманы запасными кремнями. Из общественных зданий нас заинтересовали только гостиница и кафе. Однако мы посетили и церковь, в которой покоится маршал Кларк [53] . Но так как мы никогда даже не слышали об этом доблестном воине, то выслушали это известие с неколебимым мужеством.
53
Анри-Жак-Гильом Кларк (1765–1818) – французский военачальник, военный министр Наполеона I, в эпоху Реставрации – маршал Франции.
Во всех гарнизонных городах парады, смена караулов, побудка и прочее вносят в жизнь граждан романтическое разнообразие. Трубы, барабаны и флейты сами по себе превосходнейшая вещь на свете; когда же они возбуждают в уме мысли о марширующих армиях и живописных превратностях войны, то в сердце рождается горделивое чувство. Однако в призрачных городках вроде Ландреси, где все остальное застыло в оцепенении, эти атрибуты войны производят особое действие. Собственно, только они и остаются в памяти. Именно здесь стоит послушать, как проходит во мраке, под ритмичный топот марширующих ног и грохот барабана, ночной дозор. И тогда вспоминаешь, что даже этот городишко представляет собой один из стратегических узлов великой военной системы Европы и когда-нибудь в будущем он, среди грома орудий и порохового дыма, может на века прославить свое имя.
Барабан, благодаря своему воинственному звучанию, психологическому воздействию и даже благодаря своей неуклюжей и комичной форме, стоит особняком среди других громкозвучных инструментов. И если правда, что барабаны обтягивают ослиной кожей, в этом есть горькая ирония! Как будто недостаточно терпела кожа многострадального животного на протяжении его жизни – то от лионских уличных торговцев, то от надменных иудейских пророков! Но нет – из его бедного крупа выкраивают куски кожи, натягивают на барабан и день и ночь гремят вдоль улиц каждого гарнизонного городка Европы. На высотах Альмы и Спихерена, везде, где развевается багряный стяг смерти, и она сама выбивает могучую дробь с помощью артиллерии, с полком идет мальчик-барабанщик, продолжая колотить по куску кожи мирного осла, даже ступая по трупам.
В обычной жизни, когда человек колотит по ослиной шкуре, он только напрасно тратит силы: мы знаем, насколько слабо это действует при жизни осла, как мало проку от таких побоев. Но в загробном
Вскоре после того, как барабанщики прошли мимо кафе, Папироску и Аретузу стало клонить в сон, и они отправились в свой отель, расположенный через один дом от кафе. Но хоть мы и были довольно равнодушны к Ландреси, Ландреси не остался равнодушен к нам. Мы узнали, что в промежутках между ливнями местный народ бегал смотреть на наши байдарки. «Сотни людей, – так нам сказали, хотя это плохо вязалось с нашим представлением о городке, – сотни людей осматривали их в том угольном сарае, где они лежат». В Ландреси мы стали героями, тогда как накануне, в Поне, были всего лишь мелочными торговцами!
У самой двери отеля нас нагнал сам мировой судья – насколько я понимаю, что-то вроде шерифа в Шотландии. Он вручил нам свою визитную карточку и пригласил отужинать у него, и сделал это так мило и любезно, как умеют лишь французы. Тем самым, добавил он, мы окажем честь Ландреси. И хотя мы отлично знали, что едва ли в силах добавить этому городу чести, но решили, что не принять приглашения судьи было бы неучтиво.
Дом судьи находился неподалеку. Это было комфортабельное жилище холостяка, где стены украшала целая коллекция медных грелок, которыми в старину согревали простыни в холода. Многие из них были покрыты очень искусной резьбой и чеканкой. При виде этих грелок невольно возникала мысль о том, сколько ночных колпаков склонялось над ними, сколько раздавалось шуток, сколько близ них было роздано поцелуев и сколько раз они безо всякой пользы красовались на ложе смерти. Если бы грелки могли говорить, о каких только нелепых, непристойных или трагических вещах они бы нам поведали!
Вино у судьи было превосходным. Когда мы похвалили одну бутылку, хозяин дома заметил: «Естественно, что я предложил вам не худшее из того, что у меня есть». Право, не знаю, когда англичане научатся любезному гостеприимству. Оно украшает жизнь и придает блеск обыденности.
За столом сидели еще два жителя Ландреси. Один был сборщиком каких-то налогов (каких именно, я забыл), другой, как нам сказали, занимал пост главного нотариуса городка. По воле случая, все пятеро, собравшиеся за столом, оказались в той или иной мере причастны к юриспруденции. В подобной ситуации разговор не мог не приобрести профессиональный уклон. Папироска с большой эрудицией комментировал британские законы о бедных, а вскоре и я ни с того ни с сего начал толковать шотландский закон о внебрачных детях, о котором, должен с гордостью заявить, не имею ни малейшего представления. Чиновник и нотариус, оба люди женатые, принялись обвинять судью, холостяка, в том, что он первым завел беседу на эту тему. Судья опровергал их обвинения с очень довольным видом, какой в подобных случаях появляется у всех французов и англичан. Как странно, в минуты дружеских бесед мы любим, чтобы нас считали негодяями по отношению к женщинам.
Вино меня очаровывало чем дальше, тем больше; коньяк оказался еще лучше, а компания была на редкость приятной. В течение всего нашего путешествия нигде и ни разу нам не было выказано более значительного расположения. А поскольку мы находились в доме судьи, то не было ли в его любезности известной доли официального признания наших заслуг? И тут, вспомнив величие Франции, мы отдали дань ее гостеприимству. Ландреси уже давно спал, когда мы вернулись в отель, а часовые на валах укреплений ожидали рассвета.