Ангел Варенька

Бежин Леонид Евгеньевич

Женщин, с которыми сводила его судьба, Жорка терпел до тех пор, пока они не приносили неприятностей. В отличие от других, он не гонялся за внешностью, и среди его женщин встречались такие, на которых иной бы и не польстился. Недостатки внешности Жорка не считал пороком, но та несчастная, которая вольно или невольно начинала ему досаждать, навлекала на себя его гнев. Валькой он долго оставался доволен. Она не клянчила денег, не оттаскивала его от дружков, не трезвонила домой по пустякам. Правда, настораживало то, что она клялась ему в любви, но он был не из тех, кто клюет на эту удочку, и в ответ на ее признания глуповато помаргивал, думая про себя: «Заливай, заливай. Меня не купишь».

То, что у женщин

звалось любовью, казалось ему главным различием меж ними и мужчинами. Соперничать с ними в этом бесполезно, потому что настоящий мужчина, как он ни старайся, никогда не догонит их в умении ткать хитрую паутину нежности и ласки, и Жорка даже уважал женщин, у которых это особенно хорошо получалось. Он отдавал им должное как сильному сопернику, но сам не забывал о бдительности, следя, чтобы паутинка не оплела его целиком. Случись это, и он в ловушке, в мышеловке, в капкане. Валька не была ему женой, и он не распознал до конца ее намерений. Если бы она не признавалась ему в любви, не ласкала его с таким жаром и самозабвением, он бы верил ей полностью и она была бы для него совсем своей. Но любовь-то и вызывала в нем недоверчивость, и он всеми способами старался вышибить эту любовь из Вальки. Нарочно бывал с нею груб, насмешлив, доводил ее до слез, надеясь, что она наконец одумается. Но Валька упрямо его любила, забывая про все пинки и ссадины. «Что ты все ластишься, ластишься?» — подозрительно спрашивал он. «Просто ты мой… мой Жорик». — «Купила ты меня, что ли?! У меня жена вон…» — «Жена тебя так не любит». — «А ты знаешь?» — «Знаю». — «А-а… Ну, знай, знай. Не пойму только, какая тебе с этого польза».

Так продолжалось, пока о Вальке не проведала Света. Не то чтобы она застала их вместе, но ей донесли соседи, и хотя у нее не было никаких доказательств, ничто не могло выбить из ее узкого лобика уверенности в совершенном грехе. Это больше всего и злило Жорку: не пойман, а — вор. Дома он срывал злость на жене, а тот остаток, который придерживал, зная, что виновата не жена, а он сам, Жорка выплескивал на Вальку. Вот кто был действительно виноват! Конечно, не она донесла жене, но Валька была виновата уже в том, что она есть и что она Валька, Валька Гущина, работавшая в метро. В ней обнаруживался худший порок: она становилась вредным рассадником досаждавших ему неприятностей, а этого он не прощал.

— Валюша, забудем ошибки молодости и давай расстанемся, — сказал он ей с выражением лености и скуки, как бы наперед встречавшим ее мольбы.

Она не поверила.

— Жорик, как же?! Ты шутишь?!

Он был настолько готов возмутиться ее непониманием, что возмущение выплеснулось без всякого повода.

— А вот так же, вот так же! Доложили жене-то!

— Жоренька…

— Что ты заладила! Думаешь, я очень рад!

— Давай убежим… куда хочешь!

— Дура…

— Тогда давай немножко не будем встречаться, а потом снова будем…

Он опять хотел возмутиться, но не смог.

— Нет, Валюша, хватит мне неприятностей, — сказал он хмуро.

XV

Катя была уверена, что все плохое в жизни — от людей, а все хорошее — от вещей. Людям трудно ладить друг с другом, каждый стремится выгадать за счет другого, и поэтому меж ними всегда борьба и скрытое соперничество. Но вот с вещами человеку легко. Вещь требует лишь самого малого — чтобы с ней бережно обращались, а взамен дарит человеку покой и счастье.

Открыв для себя это правило, Катя поразилась его мудрости. Она даже пожалела, что откровение снизошло слишком поздно и сорок лет жизни прошли у нее впустую. Катя гонялась за химерами, пробуя устроить счастье с мужем, с дочерью, с домашними, и что из этого вышло?! Да ничего… Муж стремился не к тому, чем она его щедро одаривала, а к

тому, что можно было стащить украдкой: по воскресеньям рвался удить, за грибами, черт-те куда, лишь бы подальше от созданного ею рая! И кончилось тем, что появилась у него вдова, он забрал чемоданы и перебрался к ней навсегда.

Тогда Катя новым взглядом посмотрела вокруг и убедилась, что и у других те же несчастья. Люди словно чашки весов: то одна перевешивает, то другая, а равновесия нет. Но те, кто поумнее, не страдают из-за домашних неурядиц: хорошо одеться, купить красивую вещь, и жизнь кажется радостной и счастливой. Катя замечала, как склонность к вещам перевоспитывала людей — и безнадежный пропойца забывал о спиртном, разыскивая по магазинам мебельный гарнитур или кухонные полки. Катя тоже заболела этой страстью. Вещи окружали ее тесным кольцом, и она была с ними на редкость заботливой и аккуратной: сиденья стульев обшила чехлами, а окна держала зашторенными, чтобы мебель не выцветала на солнце. Так почему же не было счастья?! Катей овладевала мнительная догадка, что ей подсунули вещи иные, чем другим, похуже, с брачком, и Катя отчаивалась. Ей словно бы достались списанные и отслужившие свой срок вещи, и хотя внешне они выглядели как новенькие, Кате казалось, что неведомый похититель украл их сокровенную сердцевину, их души, и они стали похожи на нарумяненные и набальзамированные мумии.

XVI

Нина Евгеньевна была поражена узнанной новостью. Она не хотела в состоянии возбуждения говорить о ней мужу, зная свойство Глеба Савича — он ведь актер — улавливать не смысл самих слов, а как бы заложенный в них нервный импульс. Если сообщить ему печальным голосом о радостном событии, Глеб Савич сначала огорчится и сникнет и лишь потом поймет, что надо радоваться, и станет с жаром убеждать в этом жену. Поэтому на этот раз Нина Евгеньевна старалась как можно скорее обрести душевное равновесие, чтобы выдать мужу голую справку: Кузьма намерен жениться.

Нина Евгеньевна заранее готовила себя к женитьбе сына. Она не стремилась к максимальному участию в этой женитьбе, а, наоборот, удерживала себя в позиции умного и заинтересованного наблюдателя. Участию же надлежало проявиться тогда, когда она воспитывала в сыне качества, необходимые для правильного выбора, но, словно хороший тренер, Нина Евгеньевна отступала назад, лишь только приближался момент применить теорию на практике. Она надеялась на правильность своего воспитания и вот почувствовала, что в выборе сына оно сыграло самую ничтожную роль: какая-то сторонняя сила вмешалась и разрушила все расчеты.

Нина Евгеньевна по натуре была созидатель, она отчитывалась перед собой в каждом жизненном усилии и в каждом из них видела смысл, от каждого ждала результата, и вот настало время как бы сложить вместе множество мелких усилий и получить крупный результат. Но оказалось, что она была не единственным созидателем результатов, был еще кто-то более могущественный, именуемый судьбой, случайностью, жизнью, и он-то не щадя ломал постройки, с таким тщанием возводимые ею.

Невеста была вдвое старше Кузи, с ребенком и к искусству не имела ни малейшего отношения. Она работала водителем трамвая и в общении показалась Нине Евгеньевне необыкновенно тяжелой. Во время их встречи — случайно столкнулись в метро — она затравленно молчала, словно всеми силами сдерживаясь, чтобы не сбежать. Нину Евгеньевну поразили ее безвкусная мосторговская брошка, деревенский платок и пальто, явно купленное на вырост. «Мальчик мой, ты же мечтал о театре, столько искал себя, и что же теперь? Будешь воспитывать чужого ребенка?» — хотелось спросить ей, но она не спросила, решив дождаться более спокойной и благоприятной минуты. А тем временем все-таки рассказала обо всем мужу.