Ангел Варенька
Шрифт:
Туда она должна была поехать одна, а вот обратно ее должны были забрать: найти такси, довести до машины. Поэтому, выждав удобную минуту, Валька позвонила подруге, с которой договорились обо всем заранее.
— Это я, ну? — спросила она приглушенным голосом, чтобы с кухни не услышала мать.
Подруга была самой верной и надежной, но Валька уже привыкла, что надежные люди чаще всего и подводят, и поэтому не удивилась, когда подруга стала извиняться и оправдываться, ссылаясь на внезапную болезнь мамы, что-то очень серьезное, мешающее ей приехать.
— Как-нибудь выкрутишься? — слегка униженно спросила она, словно бы выпрашивая у Вальки в долг
— Ага, ага, — ответила Валька, успокаивая совесть подруги и одновременно ломая голову, кому бы еще позвонить.
В пределах досягаемости оставались лишь те, к кому она меньше всего хотела обращаться по таким делам. Скрепя сердце все-таки позвонила одной из подруг, самой неверной и ненадежной, и та от растерянности не успела выдумать причину для отказа.
— Хорошо, хорошо… да, да…
Валька быстро растолковала, куда и когда приехать. Растолковала и повесила трубку. С главным было покончено. Теперь ее задача — благополучно спровадить мать на работу. Валька поправила салфетку под телефоном и откинулась на подушки дивана, стараясь выглядеть как человек, которого ожидает увлекательная поездка. Катя, уже сказавшая дочери все, что нужно, лишь улыбнулась ей на прощание и, одеваясь у вешалки, спросила:
— Когда вернетесь? Не очень там задерживайтесь…
«Там долго не задерживают», — подумала Валька, но вслух ответила:
— Не волнуйся, мам. Завтра. А если не попадем в гостиницу, сегодня.
Приехав по указанному адресу, Валька разыскала человека, имя которого было записано у нее в книжечке. Он вышел к ней, грузный, в белом халате, с усталым отечным лицом. Выслушал и попросил подождать. Валька села в коридоре, надкусила яблоко и достала журнал. Ее лихорадило. Она выругала себя за все, что случилось, и ощутила прилив праведного прилежания: в оставшейся жизни совершать лишь разумные и добродетельные поступки.
Вальку вызвали. Ее подташнивало от медицинских запахов, и было страшно, что все эти приготовления — стерильные инструменты, халаты, перчатки — предназначены для нее. Вальке хотелось быть посторонней в этом кабинете и как бы слишком маленькой и жалкой для того, чтобы иметь к нему серьезное отношение. Ее усадили в кресло, и дальше была сплошная боль, представлявшаяся ей то в виде тупого ноющего звука, то в виде красного пятна, прыгающего перед глазами… Подружка встретила ее внизу и, восторженно глядя на нее, уже в такси спросила:
— Ой, Валька, а врач был мужчина? Молодой? А сколько ты ему заплатила?!..
…Когда Катя вернулась из театра, Валька лежала и, катаясь головой по подушке, стонала и кусала губы, вся горячая, с мокрыми волосами.
— Валечка, Валечка, что?! — кинулась к ней Катя.
— Вызови «скорую».
— Живот болит?! — спросила Катя, набирая номер.
— В самолете схватило. Аппендицит, наверное, — сказала Валька.
XXI
Катя прозрела. То, что это произошло лишь сейчас, а не раньше, казалось ей признаком странного наваждения, и, словно нечаянно заснувший человек, она недоумевала, когда же ее сморил сон. Катя спрашивала себя, почему она не догадалась, что с Валькой, ведь это не требовало особой проницательности. Значит, наваждение настолько овладело ею, что она ослепла и поэтому могла не заметить массу других вещей, требовавших ее участия и заботы. Катя стала судорожно перебирать
К Вальке ее пустили через два дня. Наспех напялив больничный халат, Катя вбежала в палату.
— Валенька, ведь родные же! Что ж ты от матери-то скрыла!
Валька ей тихонько улыбнулась и подмигнула.
— Ничего, мать.
— Очухалась хоть?! Я тебе принесла тут… из буфета.
Катя достала свертки.
— Помаду дай, — попросила Валька и приподнялась на подушке.
— …Ну ладно, обошлось, и ладно, — бормотала Катя, перетряхивая сумку. — Главное, чтобы потом не сказалось. — Валька стала подкрашивать губы. — Не скажется ведь? — спросила Катя, обеспокоенная глухим молчанием дочери. Валька не ответила, только рука с помадой дрожала. — Не скажется?! Не скажется?! — шептала Катя.
XXII
Эта мысль пробуждалась в Жорке тайными толчками, к которым он прислушивался сначала недоверчиво, по затем медленно поддавался их силе. Толчок… еще толчок, и Жорка все яснее понимал, что проглядел в Вальке самое главное, проглядел и не оценил. «Просто ты мой… мой Жорик». — «Купила ты меня, что ли?! У меня жена вон…» — «Жена тебя так не любит». — «А ты знаешь?» — «Знаю». Это неотступно звучало в ушах, преследовало как галлюцинация, и Жорка ругал себя злобными и угрюмыми словами.
Встретив Вальку в лифте, он сказал:
— Хочешь по-старому?
Валька сначала не поняла, а потом прыснула, постаралась сдержать смех и расхохоталась еще сильнее.
— Ой, мамочки, не могу!
Ее смех не понравился ему, но Жорка терпеливо ждал.
— Ведь я серьезно, — сказал он, и Валька вдруг поняла, что ей совсем не хотелось смеяться.
— Хватит, была дурой. Лучше я в комнату бра куплю, — сказала она.
ФУБРА
(Из цикла «Правила жизни»)
Рассказ
Каждую неделю я получаю от нее письма с одним и тем же обратным адресом, в который входят название ее поселка, улицы и длинного, нелепого, похожего на барак дома, где она живет, — Фубры на местном наречии. Это название гораздо больше говорит почтальону, чем номер дома, и он без труда находит двухэтажную Фубру, окруженную наполовину врытыми в землю сараями с погребами для хранения картошки, оттягивает на себя вмерзшую в покосившийся проем дверь, протяжно скрипящую заржавленной пружиной, поднимается по прогнившей деревянной лестнице с расшатанными перилами, идет по фантастическому длинному коридору, освещенному мигающей лампочкой в зарешеченном плафоне, и рассовывает по ящикам газеты и письма. Моих писем в его сумке нет, — я не отвечаю человеку, с которым мы расстались около года назад. Но это ничуть не разочаровывает ее, она продолжает мне писать, и каждую неделю я слышу, как падает на дно почтового ящика тугой и тяжелый конверт.