Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Вы, о всадники, мощных верблюдов гонящие вдаль, В тот предел, где я буду в ближайшие годы едва ль,- Если вам, одолев столько трудностей неимоверных, Доведется узреть повелителя всех правоверных, Передайте мои, порожденные честью, слова: «Та земля, что лежала в руинах, уже не мертва. Покорился Ирак властелину арабского мира, И отрады полно все, что было уныло и сиро. Твой пылающий меч ниспослал всемогущий Аллах, Чтобы стая врагов пожалела о подлых делах. Чтобы головы прочь послетали во времени скором У отступников тех, что казнимы на рынках с позором. Сам Аллах ниспослал правоверным такого борца, Что готов был сражаться за дело его до конца. И когда зарычала война, жаждой крови пылая, Рухнул меч твой на темя глупца, как звезда огневая. Ты – наместник Аллаха, пришедший по праву сюда. Потому и победа с тобой неразлучна всегда. Над мекканским лжецом, что посеял обман и разруху, Разразилась гроза, ударяя по зренью и слуху. Рухнул,

череп дробя, на него с высоты небосвод. А предательства плод не свалился в разинутый рот. Этот враг был из тех, что наводят пустые порядки,- Лил и лил свое масло в дырявый бурдюк без оглядки. По вине честолюбца, который упрямей осла, Бестолковая смута губила людей без числа. И народ возопил, чтоб Аллах ниспослал нам халифа, Ниспослал нам того, кто изгнал бы шакала и грифа. Ведь Аллах милосерд и всегда открывает свой слух Для людей, чей поник в нищете истомившийся дух. Презирая скотов, ожиревших на привязи в стойле, Ценит он скакунов, что в кровавом нуждаются пойле. Зарычала война и, вонзив стремена, полетел За отрядом отряд, нарушая привычный предел. На поджарых сирийских конях мы промчались, могучи По равнинам Востока, где пыль заклубилась, как тучи По равнинам Востока скакал за отрядом отряд. Войско Мусаба наземь валил этот яростный град. О герой, ты сметал, словно буря, любые преграды, И мятежники пали, прося на коленях пощады. Одержавший победу в жестокой, но правой войне, Навсегда утвердился ты в этой немирной стране. Мы слетели орлами с горячих высот небосклона, И казались крылами твои боевые знамена. Были копья красны, словно клювы неистовых птиц, Их омывших в крови нечестивцев, поверженных ниц. И высоко взносились погибших злосчастные души Над колодцами смерти, над безднами моря и суши. Наши копья пылали, военную славу неся, И земля закраснела в ту пору, наверное, вся. Но умолкли тревоги, минула година раскола, И достойнейший твердо взошел по ступеням престола. И в одежды Османа его облачил сам Аллах, Лучший род утверждая на гордых и мудрых делах. И хранят это право надежные копья и латы, И знамена твои, как в тревожные годы, крылаты».

* * *

Перед юной насмешницей вновь подвергаюсь искусу, Над моей сединой хохотать ей, как видно, но вкусу. То подходит поближе, то вдруг отбегает опять, Любопытная, как страусенок,- попробуй поймать!… Горожанка, свой стан изогнувшая под покрывалом,- Да ведь это погибель, сравнимая с горным обвалом! Эта хищница нежная львице коварной сродни: Загляни ей в глаза – прямо в сердце вонзятся они!… Как потерянный бродишь, осилен любовным дурманом, И стократно насуешь, увы, перед женским обманом. Хоть люблю, говорю я строптивому сердцу: «Забудь!» К светлокожей красавице, нет, не направлю свой путь. Для разлуки с прелестной достаточно вески причины. Есть призванье достойнее для пожилого мужчины. Но не слышит меня норовистое сердце мое, В нем трепещет любовь, как стрела, как стальное копье. Никуда не уйти от пустынной неистовой жажды, И к источнику счастья нельзя не вернуться однажды.

* * *

Я из племени сильных, из ветви с несмешанной кровью, И звезда моя блещет, на стражу придя к изголовью. Сад ибн Дабба могучий меня воспитал при себе,- Благороднейший, лучший среди закаленных в борьбе. Вслед за ним и другие вели меня к яркому свету. О вожди моей жизни, спасибо за выучку эту! Да, немало вас было, защитников львиной семьи. Вас душа не забыла, отцы мои, братья мои! Грозным логовом в чаще была наша крепость святая, Наши когти знавала врагов беспощадная стая, Предводителей многих прикончили наши мечи,- Не ублюдков убогих, что лишь на словах горячи, Не подобных Джариру с дырявой его родословной, А бойцов, что могли бы опасностью стать безусловной. Так чего же ты хочешь, грозя мне с поджатым хвостом? Честь свою не упрочишь бахвальством на месте пустом. Я из племени Дабба, умевшего рати несчетной Наносить пораженье – залог родословной почетной. Не знаком я со страхом, бичом слабодушных людей. Возведен я Аллахом по лестнице славы моей. Было племя Маадда в истоке древнейшего рода. Были Дарима дети – краса и надежда народа. Мы, наследники славных, добавили доблесть свою В этот строй равноправных, не дрогнувший в долгом бою. Даже в годы сомнений, когда не поймешь человека, Племя Хиндифа вечно хранимо величием века. И на высшем совете в тревожный, решающий час Были подвиги эти примером для многих из нас. Мы вождями арабов не зря в годы мужества стали, Нет, не зря проблистали мечи наши всплесками стали! Наше войско в погоне самумом идет огневым, И язычников кони легли на колени пред ним. Боевые кольчуги, что иней сверкающий, белы. Их колец не пронзают врагов оперенные стрелы. Нечестивые слабы. А нам отворился весь мир. Мы с тобою арабы. Подумай над этим, Джарир!

* * *

Видя месяц и солнце, тоскую о том, кто ушел без возврата: Больше нет сына Лейлы, могучего Галеба, милого брата!… Золотые светила с ним схожи лицом и душой благородной. Был он вхож и к владыкам, и был он обласкан любовью народной. Больше нет сына Лейлы, прекрасного Галеба, друга и брата. Племя таглиб еще никогда не когтила такая утрата! Если б Язбуль и Дамг, первозданные горы, узнали об этом, То склонили бы скорбно вершины, венчанные снегом и светом.

* * *

Ты спишь в земле, Саид, утратив жизни силу. Да увлажнит Аллах дождем твою могилу! Она твой вечный дом, в Истахре возведенный. Уже не выйдешь ты на воздух раскаленный. Да увлажнит Аллах дождем тот холмик малый! Под ним ты спишь, Саид, без памяти усталый. Подушкою земля тебе отныне стала. Она и твой халат, она и покрывало… А ты ведь был для всех как дождевая влага. Ты расточал себя лишь для чужого блага. И засуха-беда была тогда бессильна. Была твоя любовь, как щедрый дождь, обильна. Безмерна скорбь сейчас, когда песок зыбучий Сокрыл тебя от нас, о друг мой самый лучший!… Твоя вдова с детьми – со всеми пятерыми - Льет слезы без конца, захлебываясь ими. Горячих слез поток ей размывает очи. А день вокруг поблек и стал угрюмей ночи.

* * *

Зачастивший к виночерпию, где напоят без отказа, Не постится и не молится, позабыв слова намаза. Ночью трет больную голову, стонет, охает, бранится, А с утра все только думает, как ему опохмелиться. Видел я подобных грешников, что лежат в пыли дорожной, Несусветную нелепицу мелет их язык безбожный. Вспомнил я при этом зрелище, проходя поспешно мимо, Что лишь муки, муки адовы ждут их всех неотвратимо. И, творя молитву вечером, я вознес хвалу Аллаху За того, кто жизнью праведной божьему покорен страху.

* * *

Разъяренная смерть объявилась в округе, Поредел мой народ, оскудел он в недуге. О, когда б я не знал, что бессильна мольба, Я молил бы тебя неотступно, судьба. Я молил бы вернуть этих юных и сильных, Что лежат неподвижно в пределах могильных. Поникаю душой, видя жалкий конец Благородных умов и великих сердец. Поникаю душой, слыша, как незнакомо Стонет Аджадж, верблюд мой, гонимый от дома. О жена, мне так трудно сейчас потому, Что в беде не могу я помочь никому, Что мечети безлюдны теперь, как пустыня, Что иссякла, как мертвый родник, благостыня, И уже развалились умерших дома, И немало живущих лишилось ума… Но среди молодых, уцелевших от мора, Есть врачи – есть вожди, что помогут нам скоро. Вижу: скачут, повесив на копья плащи, Эти мощные всадники в хмурой ночи. Кто-то, кажется, жилистой, тонкой рукою Прикоснулся ко мне, дав начало покою. Ночь проходит, но перед рассветом за ней Скачет несколько черных, высоких коней. Нет, еще не остыло ты, чувство утраты, И тобой, словно камнем, надежды примяты!… Сколько нежных красавиц ушло без любви, Затерялось во мраке, зови не зови!… Сколько славных мечей опустилось навеки, Сколько слез обожгло материнские веки, Сколько там кобылиц убежало в пески, Вырвав повод из мертвой хозяйской руки…

* * *

Имеет каждый две души: одна щедра и благородна, Другая вряд ли чем-нибудь Аллаху может быть угодна. И между ними выбирать обязан каждый, как известно, И ждать подмоги от людей в подобном деле бесполезно.

* * *

События в пути неведомы заране. Друзья, какую ночь провел я в Гарийяне!… Был гостем у меня голодный волк поджарый, Быть может, молодой, быть может, очень старый. Вздыхал он и стонал, как изможденный нищий, Уже не в силах сам разжиться нужной нищей. Как тонкое копье, маячил он во мраке, А ближе подойдя, подобен стал собаке. Когда б нуждался он в одежде и приюте, Я дал бы их ему, покорен той минуте. Я поделился с ним едой своею скудной. Верблюды прилегли, устав с дороги трудной. Поблескивал песок. Пустыня чуть вздыхала И в нежном блеске звезд со мною отдыхала. Не будет путник тот угрюмым и суровым, Что даже волка смог пригреть под звездным кровом

* * *

Ахталь, старый смельчак, несмотря на враждебные силы Перед смертью своей посетил гордых предков могилы. Аль-Фараздаку взять под охрану от ярости мира Поручил он и мать, и стада молодого Джарйра. Значит, племя Кулёйба спасти их способно едва ли. За подобным щитом не укрыться от злобы и стали. Тонок он и дыряв, словно кожа на ножках овечьих. Эти люди Кулейба – подонки, хоть выспрення речь их. На обиду они не ответят хотя бы обидой. Пред угрозой дрожат, как при виде гюрзы ядовитой. А во время войны не видать их на поле сраженья - За верблюжьим горбом замирают они без движенья. Эти трусы Кулейба по-песьи скулят под пинками. Как бараны они, обмаравшись, трясут курдюками. Это племя бежит, захвативши пожитки в охапку. Отшвырнул я его, как хозяйка – негодную тряпку!

* * *

Я раскаяньем злым томим и не в силах найти покой. Разведен я с моей Навар. Как не думать о том с тоской! Ведь покинуть ее навек – это значит утратить рай. Как Адам, я лишен его безвозвратно – хоть умирай!… Ныне я подобен слепцу, что глаза себе самому, Обезумевши, проколол и при жизни сошел во тьму. Разлучен с любовью Навар, одиноко бреду в пески. Заменить ее мне могла б только смерть от своей руки. О, когда бы обнять опять этот стан, этот жизни дар - Я бы стал посильней судьбы, разлучившей меня с Нава Мы расстались не потому, что она наскучила мне,- Отобрал ее гневный рок по моей лишь глупой вине.