Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Шрифт:
– Прости, Ахмет, я, наверное, погорячился, – хрипел Федорчук, отползая от пирамиды. – Просто так хреново стало, такая безнадега обуяла, тьма наехала. Слушай, ты пацанам не говори, ладно? Скажи, что мы тут сапоги резали или еще какой-то фигней занимались, ладно?
– Хорошо, Вовка, хорошо. Только обещай, что никогда такого не повторишь.
– Да обещаю. Я ведь так жизнь люблю!.. Меня Любаня дома ждет, все слезы уже, поди, выплакала. Такие планы были на жизнь после армии!
– Сбудутся твои планы, не могут не сбыться. Если выберемся из этой истории, весь мир будет наш, никому его не отдадим. Все, забыли, давай думать о том, как выбраться из этой могилы. Хотя постой, раз уж мы здесь, давай зарубку на стене
5 марта 1960 года выдалось самым жарким за всю пятидесятидневную одиссею. О ясности разума речь не шла. Изможденные люди плавали во власти бреда и галлюцинаций. В один из моментов прояснения в голове сержанта проплыла мысль: еще не конец, в кубрике остался последний сапог, три или четыре спички, а из бака можно слить около литра протухшей воды. Кружкой уже не зачерпнуть, нужно поднимать бак, чтобы перелить воду в котелок. Это не просто, но кто тут боится трудностей?
Ахмет по привычке пополз на нижнюю палубу, но сегодня что-то не ладилось. Сознание еле брезжило, а когда сержант выбрался из-под тента и попал под палящее солнце, его остатки просто рухнули. Он как-то подтягивался на руках, волочил непослушное тело, уже умел сползать по лестнице, получая минимум увечий. Ахмет скатился вниз, ударился плечом, дождался проблеска, начал подниматься. Этот день определенно был не лучшим. Он запнулся о валяющийся автомат – какая сволочь бросила и не подняла? – едва не своротил буржуйку вместе с трубой и побрел, шатаясь, к баку. Сержант начал его переворачивать, чтобы слить остатки воды в котелок, но почувствовал, что не может справиться с громадиной, куда-то заваливается вместе с непосильной ношей, и удержаться невозможно. Бак ударил его по животу, он охнул от боли, свалился на спину. Емкость прокатилась по нему, подалась дальше, врезалась в ножки стола.
Ахмет слышал, как трещит рассохшееся дерево, всегда казавшееся таким прочным, заваливается столешница. Удар в плечо, четко по лбу, по торчащим ребрам!
Он не чувствовал боли, только подумал с щемящим облегчением:
«Вот и все, такого ты точно не переживешь».
Он лишился последних чувств и очень удивился, когда очнулся. Вокруг него хлопотали какие-то личности, но явно не ангелы, судя по непечатным словам. Они сами были как перышки, но умудрились стащить с него завалившуюся столешницу, выволокли из «зоны поражения».
– Вспышка слева, – хрипло пошутил кто-то. – Не успел наш сержант правильно выполнить упражнение.
Над ним склонялись зыбкие тени, шепотом комментировали ситуацию. Он уже знал, что физиономия у него не пострадала, плечо не сломано, а шишка на лбу – самое то, не будет больше выделываться.
– Тащим его наверх, – хрипел кто-то. – Мы с Вовкой за ноги, а ты, Филипп, голову придерживай, чтобы по ступеням не билась. Оклемается на улице, там ветерок поднялся.
– А ничего, что ногами вперед? – сомневался Филипп.
– Не страшно, – ответил голос, похожий на Серегин. – Потерпит, не барин.
– Парни, это вы? – простонал Ахмет. – Как вы сюда пришли? Вы же никакие были.
– Сам ты никакой, – обиженно проскрипел Филипп. – Ты просто ничего о нас не знаешь. Такой грохот тут учудил, что мы с того света вернулись и решили посмотреть, как у тебя дела.
– Подождите, пацаны, что с водой? Я, кажется, бак уронил.
– Ты ее разлил, – глухо пробурчал Серега.
– Да ладно, не пугай командира, – надрывисто прошептал Федорчук. – У бака горлышко узкое, а сам он широкий, там почти не пролилось. Несколько капель, ерунда. – Тут Федорчука посетила неплохая идея. – Слушай, Ахмет, а раз уж ты очнулся, то, может, сам пойдешь? Нам умирать сегодня-завтра, а мы тут надрываемся.
– Я вам задам!.. Я вам так умру, что вы у меня пешком в Америку побежите. Парни, постойте, не тащите меня. Давайте хоть воды попьем,
Ахмет очнулся только под вечер. Над головой безоблачное небо, краски дня покрывала сумрачная паутина. Он выплывал из беспамятства, как со дна болота. Зрение и слух восстанавливались. С памятью и адекватностью были проблемы, но это дело времени. Они либо вернутся, либо полностью пропадут. Сержант покосился по сторонам: все здесь, в одной кучке.
– Эй, дистрофики, живые есть? – прошептал Ахмет.
– Если поискать, найдутся, – отозвался Филипп. – Живучие мы какие-то, командир, не идет к нам вечный сон. Но это ненадолго. Желудков у нас практически не осталось, проживем еще сутки, потом потихоньку угаснем.
– Может, червячка заморим? – прокряхтел Федорчук, приходя в чувство. – У нас там что-нибудь осталось?
– Один сапог и пол-литра воды.
– Вот это богатство!
– И что вы тут разорались? – Серега заворочался, открыл глаза и изумленно воззрился в небо. – Мне ангел с крыльями пригрезился. Ну и ну!..
– Что сказал? – шевельнулся Филипп.
– Откуда я знаю, что он сказал! Вы тут орете, поспать не даете. Серьезно, пацаны, настоящий ангел, белокурый такой, в белой пижаме, с крылышками, порхал как бабочка. Стыдно признаться, готов уже в бога поверить. Может, действительно после смерти что-то есть, а? Так не хочется, чтобы было темно.
– А если в ад попадешь? – усмехнулся Ахмет.
– С какой радости я в ад попаду? – рассердился Серега. – Нормально жил, работал, грехов не помню, если только по мелочам – где-то напился, с кем-то подрался. В армии служил чин по чину, вон комсоргом роты назначили, сознательный, стало быть.
– Дурында ты, Серега, – вздохнул Филипп. – Для Бога главный грех – твоя… вернее, наша приверженность коммунистической идеологии. Не любит этого Господь. Мы же ярые безбожники, как нас Бог может в рай определить, если мы в него не верим?
– А если я, того… поверю? – задумался Серега. – Вот с этого самого дня… возьму и поверю?
– Ну, может, и прокатит, – допустил Филипп. – Но я бы на твоем месте особо на это не рассчитывал.
– Попадешь ты в рай, Серега, – успокоил Ахмет. – Бог не Яшка, видит, кому тяжко. Только что ты делать будешь в раю? Политинформацию спасенным душам читать? Машинистом на железную дорогу устроишься? Там ведь работать не принято, а коммунизм и без тебя построили. Из века в век болтаться по райским садам, топтать дорожки, летать на облаках? Скука смертная, ни уму ни сердцу.
– То есть в аду, ты считаешь, нам будет веселее? – выдержав паузу, спросил Филипп.
Смеяться было больно, душил кашель. Беседа дальше не клеилась. Серега прошептал, что последние пол-литра воды лучше оставить на завтра. Мол, бог даст, проснемся. Пелена оплетала сознание сержанта.
«Утром можно и не проснуться, – тоскливо думал Ахмет. – Во всяком случае, кто-то из нас наверняка не встанет. Может, стоит попрощаться – так, на всякий случай?»
Он провалился в обморок, а очнулся от дребезжащего гула. Звуковая галлюцинация была какая-то странная, она превышала допустимые децибелы. Грохот нарастал, ощущался физически. Задрожал настил с матрасами, вибрация передавалась телу. Резко подул ветер, превращаясь в ураганный. Взвился, словно парус, брезентовый тент, затрепетал, забился. Надломилась одна из ножек, держащих навес, со звоном покатилась по палубе. Брезент прибило к рубке. Повалилась вторая штанга, хорошо, что никому не причинила вреда. Ураганный воздух закручивался кольцами. Над баржей зависло тяжелое серо-зеленое брюхо. Оно покачивалось, испускало адский грохот, а работающие лопасти создавали мощную ударную волну.