Бедная любовь Мусоргского
Шрифт:
Дома Анна долго не желала снимать новый жакет, так ей нравился. Она изящно и гибко поворачивалась, чтобы заглянуть на себя со спины в круглое старое зеркало, перед которым Мусоргский по утрам брился.
Мусоргский бесшумно ходил по комнате в татарских сапожках.
Он попробовал закурить, закашлялся, на ходу отпивал по глотку из стакана и много говорил. Он чувствовал благодарное удовольствие, что Анне так нравились его бедные подарки. Ему было весело, весь свет казался теплым, веселым, милым, как стакан красного вина.
– Ты должна понять, я хочу, чтобы ты поняла, - говорил он.
– Понимаешь, мир, небо, земля, все звучит таинственными, прекрасными голосами. Боже мой, как прекрасно звучит... Понимаешь, каждый звук, каждая нота, что-то значит. Если бы я мог передать понятно, на человеческом языке, о чем именно поют в согласии наши души, тогда открылось бы таинство самой жизни: Небо открылось бы людям, и мы могли бы понять и говорить с Богом. Это музыка, понимаешь ...
– Я одно понимаю, ты веселый сегодня, - обернулась она от зеркала и снова, наивно любуясь собою, стала прикалывать сзади шапочки вуальку. Он подошел к ней, порывисто повернул за плечи и поцеловал в лоб. Аня неожиданно покраснела, как девочка.
Ему надо было ехать в батальон на вечернее дежурство. Она подала ему шинель в прихожей, помогла завязать шарф.
– Ты смотри, скорей приезжай. А не то заскучаю, сбегу...
И как-то застенчиво, немного по козьи, как не делала никогда раньше, пободала его головой в грудь.
После их поездки в Гостиный двор, Анна, одна, громко пела, свистела. Теперь она охотно убирала комнаты (ей теперь нравилось, чтобы было чисто), стирала на кухне, в бадье, свои сорочки, его рубахи и носки. Ей все это нравилось, как не очень трудная и приятная домашняя игра.
Однажды, в полдень, когда она была одна, кто-то легко позвонил у дверей. Анна отерла о передник руки, покрасневшие от стирки, мыльная пена осталась на локтях, пошла отворять. Она думала - почтальон.
Перед ней стояла молодая девушка, из богатых, в коричневом бархатном салопчике, с горностаевой муфтой. Мгновение они изумленно, молча смотрели друг на друга.
Лиза Орфанти, накануне отъезда в Италию, решила еще раз пойти к Мусоргскому. Она понимала, что не надо так делать, но не совладела с собой, поддалась щемящей тонкой боли, пошла проститься перед долгим путешествием.
"Чудная какая девушка", подумала Анна с тревогой и стеснением, утирая пальцы о юбку и отвязывая сзади тесемку передника.
– Вы к Модесту Петровичу?
– смущенно сказала она.
Лиза узнала молодую рыжеволосую женщину, побледнела и, чувствуя, что бледнеет, мановением руки накинула на лицо вуаль. Своей чистотой, целомудренным чутьем, по счастливому и наивному свету глаз этой женщины, Лиза поняла все и от всего мгновенно отреклась.
– Я ... Нет ... Здесь живет господин Петров?
Лгать Лизе было мучительно.
Анна поняла, что девушка лжет, что пришла она к Мусоргскому.
– Петров? Нет тут Петрова.
– Тогда извините меня ...
Лиза быстро стала спускаться по лестнице, не оглядываясь, и самое мучительное, - стыдное, - было в том, что рыжеволосая женщина, перегибаясь через перила, смотрит ей вслед.
Анна бросила ком мокрого белья, не вытерла на полу пролитой воды. В полуотвязанном переднике, она начала ходить по комнатам. Так и застал ее Мусоргский.
– У тебя была невеста, - сказала она, еще в прихожей.
– Какая невеста?
– Твоя ... Какая хорошая девушка.
– Нос немного с горбинкой, темные волосы?
– догадался Мусоргский и сердце упало.
– Как ее звать?
– Лиза.
– Как же ты мог, как тебе не стыдно было, с такой, как я, спутаться ... Зачем вы это сделали, Модест Петрович?
Она и теперь была с ним то на "ты", то на "вы":
– Стыдно вам, когда могли такую девушку, как она, обидеть ... И с кем? С тварью эдакой, как я ... Ну, я уйду, а как же вам-то теперь сказать ей, что скажете ... Ведь она все поняла, она как же простит вас?..
– Постой... Верно, я думал, что Лиза моя невеста ... Но, как тебе сказать: Лиза не из моей жизни. У каждого есть своя жизнь, свое странствие. Не Лизе идти в моем странствии... Да, постой. .. Ну, что ты плачешь? .. Ты ничего не тронула, ничего не разрушила ... С Лизой Орфанти я сам все разрушил... Я чувствовал, не шевелится моя мертвая любовь ... Ты, Анна, моя жизнь, какая есть, мне все равно, но ты настоящая моя жизнь ... Ничего не бойся ... Не мучайся, не стыдись ... Забудь, какая была... Это не ты была... Поверь, все хорошо будет. Ты только посмотри, как я теперь работаю. Верь, знай, у тебя все переменится со мной. Я тебя никому не отдам. Я стану большим музыкантом. Потому что у меня с тобой никакой неправды нет. Может быть, с тобой я самым великим музыкантом стану, какой только был на земле. Я открою в музыке то, что слышу кругом, что услышал в тебе. Таинственный язык жизни, смерти, голоса неба и земли. И тогда всем станет понятно, что такое жизнь, смерть, Бог. Тогда переменятся люди, земля. Все.
Он откинул назад белокурые волосы. Его лицо светилось восторгом. Анна слушала растерянно. Теперь она понимала его.
– Ничего не бойся... Верь, жизнь станет и для тебя чистым таинством. Подумай, ведь нам обоим едва ли сорок, ты все забудешь, что с тобой было. Все... Ты станешь моей женой, понимаешь, по настоящему.
Прелестная улыбка осветила некрасивое лицо Мусоргского. Учтиво, немного по театральному, он поклонился ей и сказал весело:
– Нездешняя английская госпожа Анна Манфред, прошу вас оказать честь стать моей женой.
Она поняла, что он не шутит, заметалась, растерянная, кинулась от него прочь. Она спряталась в угол, за пианино. С зажмуренными глазами, сваливая пыльные кипы газет, нот, спасаясь, как загнанная дикая кошка, она забивалась в угол все глубже, в темень, в пыль, не зная куда.
Мусоргский пробрался к ней, с грохотом обрушил пыльную рухлядь, и они сидели оба среди внезапных развалин, на полу, как дети.
– Дурочка, дурочка, как забилась, - с радостным страхом смеялся Мусоргский. Анна спрятала ему голову на плечо, вдруг судорожно, горячо зарыдала: он поддерживал ее худое тело, чувствуя позвонки под рукой.