Белая тень. Жестокое милосердие
Шрифт:
Что же… Жизнь тоже не кончается на этом. Он найдет в себе силы перебороть и насмешки, и козни, и упреки. Он чувствовал, что именно теперь найдет в себе эти силы. Казалось бы, напротив, последние события могли измучить его, обезволить, раздергать, он и чувствовал себя усталым, измученным, однако сосредоточенным и спокойным. Труднее всего, он понимал, будет преодолевать разочарование коллег, своих товарищей, к этому пока еще он не был готов.
Глава десятая
Виктор Васильевич Борозна со временем все мучительнее переживал непонятную ему внезапную перемену в поведении Нели. Правда, когда он начинал анализировать, то не мог не видеть, что этой внезапной перемене что-то предшествовало. Что-то печальное,
Работали они на воскреснике — убирали Голосеевский парк. Неля сгребала листья, Борозна носил их носилками в паре с Юлием. Неля все время чувствовала на себе его взгляд. Он был ласковый, нежный, а ей почему-то становилось страшно. Нет, она боялась не столько того, что это могли заметить другие, сколько того, что все сильнее убеждалась в глубине его чувства. Ей это и льстило, и вместе с тем пугало.
Последним днем их любви стала поездка с экскурсией в далекий Тростянецкий дендропарк на Черниговщине. Всю ночь ехали автобусом, и Неля дремала, склонившись головой ему на плечо, и он держал ее руки в своих, а сам не спал и боялся шевельнуться, чтобы ее не разбудить. Несколько раз она просыпалась, они разговаривали, а потом она начинала дремать снова. Навстречу им летели сонные хаты, притихшие поля, а в салоне стоял ровный гул мотора, полумрак, в котором перешептывались экскурсанты. Эта ночь и следующий день чрезвычайно сблизили их, были как бы подарены умышленно, чтобы стать воспоминанием и мучить их. Неля ему нравилась все больше, она понимала, что это — глубоко и что это — их будущее. То, что они знали друг друга мало, ничего не значило. Они рассказывали о себе, особенно много говорил он. Исповедовался перед нею во всех своих несовершенствах, всех недостатках характера, преувеличивая их, пока она не сказала с улыбкой:
— Ты хочешь запугать меня. Чтобы я… отказалась сама?
— Что ты? — сжал он ее руки. — Я просто хочу, чтобы ты знала, какой я. И сколько мне нужно… изменять себя, чтобы ты не разлюбила.
— Я знаю и так, — снова улыбнулась Неля, хотя на самом деле не знала. — Я хочу, чтобы ты остался таким, какой есть. И еще хочу, чтобы ты сделал что-нибудь значительное. Тогда я буду гордиться тобой. Хотя и сейчас горжусь. Перед собой. Смешно, правда?
— А сама?.. Ведь ты тоже… — произнес он растроганно.
— Я и вправду не собираюсь стать домашней хозяйкой, — сказала Неля. — Я буду тебе помогать. У нас будет одно имя. Твое. Но оно станет и моим. Ты понимаешь?
— Понимаю.
Хотя толком ничего не понимал. Наверное, потому, что не искал ее в себе. Он искал ее самое, но не задумывался об их будущем. Она же видела глубже, она жаждала с самого начала найти ту тропинку, по которой бы вольно было идти им обоим. Она знала, что останется сама собой, но это совсем не будет означать соперничества — в науке и в семье, — она чувствовала силу его личности, научную прозорливость и понимала, что он, хотя сейчас еще так искренне делится с ней всеми своими недостатками, не уступит и не изменится ни в чем, если даже будет стремиться к этому.
В парке они уединились и бродили вдвоем. Привезенные с далеких континентов кусты и деревья затерялись среди столетних дубов и кленов, осокорей и берез, верб и зарослей калины; вмешательства человека почти не ощущалось, симметрия и гармония едва угадывались, — казалось, сама природа создала такую красоту. И все эти взгорья и холмы стояли тут от века, и лебеди сами прилетали из теплых стран на этот длинный, в густом ивняке пруд. Маленькие лебедята плыли вереницей, все, как один, отталкиваясь одной лапкой и выворачивая кверху другую.
А тропинка уводила Борозну и Нелю все дальше и дальше, пока они не очутились в такой чащобе, что и не знали, как им оттуда выбраться. Чистота, очарование парка-пралеса высветили и их души до дна, они шли, как малые дети взявшись за руки, и даже боялись поцеловаться. Это казалось им сейчас святотатством.
Тот день навсегда остался в памяти обоих. Теперь он щемил у Борозны в сердце, как рана. То была последняя вспышка, которая словно бы говорила ему, что он должен бороться, должен вернуть его, что бы там ни случилось. Но что он мог сделать? Неля продолжала убегать от него, не желая выслушать. Он понимал одно — что-то роковое встало между ними. Потому что не только Неля — все избегали его. Борозна чувствовал вокруг себя какую-то пустоту, какой-то заколдованный круг, который как бы двигался вместе с ним и в который никто не хотел вступать.
Он догадывался, что этот круг, это отрицательное поле, как называл его в мыслях, возникло еще из-за чего-то, а не только из-за его критической позиции касательно работы лаборатории, что его породили какие-то сильные токи и что эти токи в какой-то точке замкнул он сам. Но как и где? Слишком его обескуражил вчерашний случай. Он увидел на столе у Светланы Хорол годовой отчет по работе группы эксордиум и решил посмотреть его. Ему хотелось проследить — фаза за фазой — весь ход опыта. Наверное, никто не поверил бы, если бы он сказал, что неудача группы эксордиум опечалила его. А это была правда. Во-первых, потому, что это была и Нелина неудача. Во-вторых, он глубоко уважал Марченко и не желал ему зла. И вообще его никогда не радовала чья-либо неудача в науке. Нельзя сказать, чтобы он слишком обрадовался бы и удаче. Ведь тогда в какой-то степени пострадало бы его самолюбие, его собственное научное прогнозирование. Но Борозна привык все свои чувства подвергать анализу и не мог не видеть несоразмерности этих двух понятий. К тому же и его научное прогнозирование в основном проистекало из чужой статьи, а не из собственной кропотливой работы и анализа. Теперь он хотел еще раз проверить себя.
Однако не успел он прочитать и десяти страниц, как к его столу подошла Светлана Кузьминична и спросила, не брал ли он папку с отчетом. Спрашивала громко, с вызовом. Эту документацию имел право взять любой сотрудник лаборатории, но она забрала ее у него и с таким видом посмотрела на всех, словно он выкрал какие-то секретные материалы да еще и хотел передать их врагу.
Несколько раз Виктор Васильевич пытался разорвать круг: подходил к Юлию, к Боброву, к Евгению, но всюду натыкался на почти откровенную неприязнь и глухое молчание. Но так продолжаться дальше не могло, и он решил любым путем докопаться до причины.
Сегодня, проходя парком, он увидел Бабенко, который нехотя подкидывал ракеткой белый шарик, и подошел к нему. Он вспомнил, что несколько дней назад именно Вадим, один из всех, ответил на его приветствие.
— Вадим, мне нужно поговорить с вами, — сказал он. Борозна не умел ходить обходными путями, не раз этим вредил себе, однако никогда не приспосабливался к обстоятельствам.
Вадим оглянулся, ракетка дрогнула в его руке, а шарик упал в траву. Вадим подумал, что Борозна заговорит о Неле. Он видел его раньше с ней, видел и то, что Неля сейчас избегает его, а вчера сам предложил ей сходить в кино. И пригласил не просто так, а намекнув, что этот фильм станет первым в серии, которую они посмотрят вместе. Как говаривали в старину, приглашал «с серьезными намерениями». Эти намерения возникли после длительного обдумывания и взвешивания. То есть это было не окончательное решение, а серьезная проба. Вадим Бабенко уже с полгода назад решил распрощаться со своей холостяцкой жизнью и теперь подбирал, как выражался несколько иронично, подходящую кандидатуру. Проверку он устраивал основательную и бдительную, по разработанной заранее схеме. Несколько дней назад провалилась на последнем экзамене одна из самых определенных кандидатур, дочь заместителя министра. Они долго гуляли вдвоем на Трухановом острове, а потом он пригласил ее к себе домой и предложил поужинать. Он чистил картошку, жарил яичницу, резал колбасу, а Клава сидела с журналом «Шпильки» в руках, не шевельнув пальчиком. Это был определенный признак того, что так оно будет и потом, после женитьбы. Ну и пусть себе сидит. Такая фифа ему не нужна.