Бироновщина
Шрифт:
— Ну, подумайте! Очумлъ ты, паря, аль съ ума спятилъ? Не дай Богъ, кто чужой тебя еще услышитъ… — раздался тутъ изъ передней ворчливый старческій голосъ, и оттуда выставилась убленная сдинами голова перваго камердинера Шуваловыхъ, Ермолаича. (Ни имени, ни прозвища старика никто уже, кажется, не помнилъ; для всхъ онъ былъ просто Ермолаичъ).
— Это ты, старина? — обернулся къ нему старшій баринъ. — Убери-ка его отсюда; не то еще на всхъ насъ бду накличетъ.
— Шалый, одно слово! У него и не туда еще дума заносится.
— А куда-же?
— Да хочетъ, вишь, грамот обучиться. Ну, подумайте!
— Да, ваша милость, не откажите! — подхватилъ тутъ Самсоновъ. — Вкъ за васъ Богу молиться буду.
— Мало еще своего дла! — продолжалъ брюзжать старикъ. — Батожьемъ-бы поучить — вотъ те и наука.
— Слышишь, Григорій, что умные-то люди говорятъ? — замтилъ Александръ Ивановичъ. — Знай сверчокъ свой шестокъ.
— Прости, Саша, — вступился младшій брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — свтъ, а неученье — тьма. Отчего мы съ тобой изъ деревни до сихъ поръ толковаго отчета никакъ не добьемся? Оттого, что прикащикъ y насъ и въ грамот, и въ ариметик еле лыко вяжетъ. Я, правду сказать, ничего противъ того не имю, чтобы Григорій поучился читать, писать, да и счету.
— А я ршительно противъ того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вонъ; мшаете только серіознымъ дломъ заниматься.
— Иди, иди! чего сталъ? — понукалъ Ермолаичъ Самсонова, дергая его за рукавъ. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!
Нехотя поплелся тотъ за старикомъ. Господа же принялись опять за свое "серіозное дло".
— Уморительный старикашка съ своей поговоркой, — говорилъ Александръ Ивановичъ, собирая карты. — Экая шваль вдь пошла, экая шваль: ни живого человческаго лица! Ну, подумайте!
Дйствительно, счастье ему измнило; брать его то-и-дло объявлялъ квинты, четырнадцать тузовъ и насчитывалъ за шестьдесятъ и за девяносто. Александръ Ивановичъ потерялъ терпніе.
— Нтъ, въ пикетъ теб теперь безсовстно везетъ! — сказалъ онъ. — Заложи-ка лучше: банчикъ.
— Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.
При разсчет оказалось, что запись младшаго брата превышала запись старшаго на двнадцать рублей.
— Вотъ эти двнадцать рублей и будутъ моимъ фондомъ, объявилъ онъ.
— Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банкъ.
Но счастье не повернулось: карта понтирующаго была бита и фондъ банкомета удвоился.
— Ва-банкъ!
Фондъ учетверился.
— Ва-банкъ!
— Да что-жъ это, братъ, за игра? — замтилъ Петръ Ивановичъ. — Ты будешь этакъ удваивать кушъ, пока не сорвешь наконецъ банка?
— Это — мое дло.
— Ну, нтъ! Предлъ ставкамъ долженъ быть. Еще два раза, такъ и быть, промечу.
— Еще десять разъ, голубчикъ!
— Ладно, пять разъ — и баста.
Но вс пять разъ удача была опять на сторон банкомета. Проигравшійся съ досады плюнулъ и помянулъ даже чорта.
— Полторы тысячи съ лишкомъ! Да y меня и денегъ такихъ нтъ.
— Такъ вотъ что, Саша, — предложилъ Петръ Ивановичъ. — Я смараю теб всю сумму; уступи мн только вс права на Самсонова. — Какъ такъ?
— А такъ, что до сихъ поръ онъ принадлежалъ намъ обоимъ; а впредь онъ будетъ исключительно мой.
— Что за фантазія!
— Ну, чтожъ, идетъ?
— Идетъ!
Петръ Ивановичъ стеръ со стола всю свою запись, а затмъ крикнулъ:
— Самсоновъ!
Самсоновъ показался на порог.
— Подойди-ка сюда. До сегодняшняго дня y тебя было двое господъ: вотъ Александръ Ивановичъ да я. Теперь мы заключили съ нимъ полюбовную сдлку: онъ уступилъ мн вс свои права на тебя.
Сумрачныя еще черты молодого камердинера просвтлли.
— Такъ-ли я уразумлъ, сударь? У меня будетъ одинъ всего господинъ — ваша милость; а y Александра Иваныча одинъ Ермолаичъ?
— О Ермолаич y насъ рчи не было; онъ остается при томъ, при чемъ былъ. Но ты, понятное дло, не долженъ отказываться помогать иногда старику.
— Да я со всмъ моимъ удовольствіемъ.
— А такъ какъ надъ тобой нтъ отнын уже другой власти, опричь моей, то я разршаю теб обучиться и грамот, и письму, и счету.
Самсоновъ повалился въ ноги своему единственному теперь господину.
— Ну, это ты уже напрасно, этого я не выношу! — сказалъ Петръ Ивановичъ. — Не червякъ ты, чтобы пресмыкаться. Сейчасъ встань!
— За это слово, сударь, благослови васъ Богъ! — произнесъ глубоко-взволнованный Самсоновъ и приподнялся съ полу. — Мы хоть и рабы, а созданы тоже по образу Божію…
— Ну, вотъ, и пожинай теперь свои плоды! — замтилъ брату по-французски Александръ Ивановичъ. — Онъ считаетъ себя настоящимъ человкомъ!
— А что-же онъ по твоему — животное? — отозвался на томъ-же язык младшій братъ; посл чего обратился снова къ Самсонову. — Но учителя для тебя y меня еще нтъ на примт. Разв послать за приходскимъ дьячкомъ?..
— Да чего-же проще, — насмшливо вмшался снова Александръ Ивановичъ: — отправь его въ des sciences Академію: тамъ учеными мужами хоть прудъ пруди.
— А чтожъ, и отправлю, — идея вовсе не дурная, — только не къ нмцамъ-академикамъ, а къ русскому-же человку, секретарю Академіи, Тредіаковскому. Онъ обучалъ русской грамот вдь и принца Антона-Ульриха.
На этомъ разговоръ былъ прерванъ рзкимъ звонкомъ въ передней: то были ожидаемые Шуваловыми партнеры, и весь интересъ пріятельской компаніи до самаго разсвта сосредоточился уже на «капитальномъ» вопрос: ляжетъ-ли такая-то карта направо или налво.
VI. Секретарь де-сіянсъ Академіи на служб и на Олимп
Своего будущаго учителя, Василья Кирилловича Тредіаковскаго, Самсоновъ не имлъ еще случая видть, а по наслышк не могъ составить себ объ немъ сколько-нибудь яснаго представленія. Нкоторое время уже спустя, горемычный піита-философъ, привязавшись, повидимому, довольно искренно къ своему способному ученику, въ минуты откровенія повдалъ ему урывками свое прошлое. Изъ этихъ урывковъ для Самсонова постепенно выяснилось, что Тредіаковскій былъ сыномъ приходскаго священника и родился въ Астрахани въ 1703 году. Первые азы онъ одоллъ въ мстной приходской школ, но затмъ былъ перемщенъ въ латинскую школу при католическомъ костел монаховъ-капуциновъ "для прохожденія словесныхъ наукъ" на латинскомъ язык. Вліяніе на него отцовъ-капуциновъ и въ религіозномъ отношеніи сказалось при окончаніи двадцатилтнимъ бурсакомъ курса: когда родитель вздумалъ тутъ женить его на одной священнической дочери, чтобы открыть ему такимъ образомъ путь къ священническому сану, сынъ сбжалъ изъ-подъ внца въ Москву. Благодаря основательной подготовк въ латыни, онъ былъ принятъ въ славяно-греко латинскую академію при московскомъ Заиконоспасскомъ монастыр прямо въ классъ реторики. Но его мечтою было — "вящшее усовершенствованіе" въ заграничныхъ академіяхъ. И вотъ, съ грошами въ карман, онъ пшкомъ добирается до Петербурга, находитъ тамъ "вождленную оказію" и на голландскомъ корабл плыветъ въ Амстердамъ. Русскій посланникъ при голландскомъ Двор графъ Головкинъ, даетъ ему y себя временный пріютъ "съ изряднымъ трактаментомъ", пока юноша не научается говорить по-французски; а затмъ отпускаетъ его съ миромъ "по образу пшаго хожденія" въ Парижъ, гд тамошній посолъ нашъ князь Куракинъ точно также принимаетъ его "на даровой коштъ" въ свой домъ. Въ парижскомъ университет молодой человкъ заканчиваетъ свое образованіе по наукамъ философскимъ и математическимъ, а въ Сорбон — по богословскимъ. Въ то же время онъ участвуетъ и въ публичныхъ диспутахъ, пишетъ не только русскіе, но и французскіе стихи, переводитъ на русскій языкъ, частью прозой, частью стихами, сочиненіе "зда на островъ любви". По возвращеніи въ Петербургъ онъ мается три года безъ мста, "испытывая всякія огорчительныя неожиданности и реприманты", пока, наконецъ, въ 1733 году не пристраивается на казенную должность секретаря "де-сіянсъ Академіи", съ жалованьемъ въ 360 р. асс. и съ обязательствомъ: "1, стараться о чистомъ слог россійскаго языка, какъ простымъ слогомъ, такъ и стихами; 2, давать лекціи въ гимназіи при Академіи; 3, трудиться совокупно съ другими надъ лексикономъ, и 4, окончить грамматику, которую онъ началъ, также и переводить съ французского и латинскаго на россійскій языкъ все, что ему дано будетъ". Теперь-же онъ, "какъ истинный сынъ, отечества, полагалъ всю славу и удовольствіе въ доблестномъ выполненіи сихъ начальственныхъ предначертаній".