Больница неизлечимо помешанных
Шрифт:
Рассуждение XXI
О помешанных шутах [382]
[1] Побаски, болтовня, присказки, не скажу остроумно, но шутовски выраженные, вместе с поступками, жестами, действиями определяют тот род помешанных, что зовется у нас помешанными шутами, намерение коих состоит лишь в том, чтобы дать миру развлечение и забаву, так как их умственное расположение — сверх меры жизнерадостное и под его влиянием они говорят и выделывают тысячу шутовских штук каждый день на людях, как тот Клисоф, парасит Филиппа, царя Македонского, упоминаемый Линкеем Самосским в его «Записках», который, видя, что его хозяину случилось сломать ногу, начал хромать, как тот, и шутовски заводил глаза, кривил рот и скалил зубы, когда ел что-нибудь кислое, усердно подражая во всем, как обезьяна, своему повелителю. [383]
382
На схожую тему: Teatro, disc. XL (Garzoni 1993, 172); Piazza, disc. CXIX (Garzoni 1605, 814).
383
Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: Adulatores, scurrae, et parasiti (Textor 1566, 1217, без ссылки на Линкея); Ath. VI. 248d; Ael. NA. IX. 7. Следующие анекдоты — из того же раздела Текстора.
[2] О Харисофе, шуте тирана Дионисия, у Гегесандра написано, что всякий раз, как видел, что его хозяин в сторонке смеется с каким-нибудь бароном или вельможей, он тоже смеялся с великим удовольствием, так что однажды Дионисий, приметив шута, спросил,
[3] Но прежде всего Марк Варрон и Гальба упоминают одного подлейшего тарентинского шута, по имени Ринтон, который был таков, как в наши дни Ческо, [385] ибо во всяком деле, даже важном и нешуточном, всегда держал наготове шутовскую выходку, которая была для него прямо как мать или сестра. Схожим образом Сосикрат в первой книге о критских делах приписывает жителям Феста, как неотъемлемую черту, шутовство, ибо они сызмальства упражняются в метких и неизбитых высказываниях, дабы утончить свое остроумие, сильно усовершаемое таким занятием. [386]
384
Textor 1566, 1217; Ath. VI. 249е (Хирисоф).
385
По замечанию Барелли (Garzoni 2004, 122), возможно, имеется в виду сер Чекко, маска комедии дель арте, упоминаемая также в: Piazza, disc. CXIX (Garzoni 1605, 816).
386
Ath. VI. 261e.
[4] В древние времена славились шуты Мандиогенид и Стратон афинянин, [387] как свидетельствует македонянин Гипполох в послании, написанном Линкею, а также Каллимедонт, Краб, Диний и Менедем, которым, как рассказывает Телефан в книге «О городе», писал Филипп, царь Македонии, ради их шутовских изречений, доставлявших ему высочайшее удовольствие. [388] [5] Среди прочих Дионисий Синопский, комический поэт, восхваляет Кесиодора, а поэт Феогнет в своем «Поклоннике» — Панталеонта. [389]
387
A th. XIV. 614d; имя первого — Мандроген (у Гарцони Mandiogeni).
388
Ath. XIV. 614de. Краб — прозвище Каллимедонта.
389
Ath. XIV. 615е—616а; имя первого — Кефисодор (у Гарцони — Cesiodoro).
[6] Таковы были те, кто отирался при дворах князей и вельмож, обыкновенно весьма наслаждающихся сим родом помешанных, как иной раз наслаждался ими Филипп, царь Македонии, пославший, согласно Афинею в четырнадцатой книге его «Гимнософистов», талант золота упомянутым шутам за их остроты. [390] [7] Деметрий Полиоркет, как пишет Филарх в шестой книге своей «Истории», питал такую приязнь к шутам, что часа не было, чтобы он отослал их от себя. [391] [8] Подобное пишет Геродот об Амасиме, царе Египетском, более любившем общество шутов, чем добродетельных и мудрых [392] . [9] Но вот пример великий: Никострат в двадцать седьмой книге своей «Истории» приписывает такое же пристрастие римлянину Сулле, в остальном весьма серьезному и суровому в своих делах. [393] [10] Во времена недавние замечательнейшим шутом был Гонелла, а также Карафулла, а еще ближе к нам — падуанец Боккафреска, [394] которому, я полагаю, не обретается в шутовстве равного, а тем паче — лучшего; тем остроумней являл он себя в шутовстве, что, сам никогда не смеясь, заставлял всех смеяться; он был не как тиринфяне, прославленные Феофрастом, которые, уродившись шутами, однажды сообща обратились к Дельфийскому оракулу, чтобы узнать, можно ли им избавиться от этого рода помешательства, оракул же отвечал им, что можно, если им достанет выдержки принести в жертву Нептуну, морскому богу, быка, при этом не засмеявшись, но они, не умев сего исполнить, остались в прежнем состоянии шутовства. [395] [11] Шуты, по крайности, тем полезны, что веселят людей и изгоняют меланхолию у них из сердца, и они не едят хлеб в лукавстве, как льстецы, от которых ничего не бывает, кроме вреда и стыда.
390
Ath. XIV. 614e.
391
Ath. XIV. 614е.
392
Ath. VI. 261с; Hdt. II. 173.
393
Ath. VI. 261с (Афиней ссылается на сто седьмую книгу «Истории» Николая Дамасского).
394
Знаменитые шуты, упомянутые также в: Piazza, disc. CXIX (Garzoni 1605, 816). Особенно известен Гонелла, подвизавшийся при дворе феррарских герцогов, частый персонаж итальянской новеллистики (Саккетти, новеллы XXVII, CLXXIV, CCXI, ССХП, Банделло, новелла XVII).
395
A th. VI. 261d.
[12] Эти безумцы пред своей палатой в Больнице воздвигли изображение бога Фабулана [396] как своего друга, так что неудивительно, если ему, как покровителю этих баснословящих (fabulosi) балагуров, должным и приличным образом мы препоручим оных в следующей молитве.
Молитва к богу Фабулану
за помешанных шутов
[1] Эти люди, о баснословящий бог, подлинные гнатоны, [397] друзья и причастники твоего имени во всю свою жизнь, так как они не хранят в сердце и не носят на языке ничего, кроме побасок и присказок, кои от тебя происходят и, насажденные в них, так укореняются, что эти люди являют себя детьми и истою отраслью великого бога Фабулана; посему прилично твоему божеству, славному у царя вселенной, позаботиться о твоих дорогих друзьях и почитать их тебе препорученными, так чтоб они уразумели, что без тебя не молвили бы ничего сколько-нибудь остроумного и любезного. [2] Итак, окажи им подобающее покровительство и поступай так, чтобы к твоему алтарю, что в Тиринфе, [398] они могли принести Попа Арлотто, отпечатанного на пергаменте большими буквами, [399] дабы это подношение и дар, тебе приносимый, вполне соответствовал их учтивому и щедрому благодетелю.
396
Фабулан упомянут в Text. Off. 1. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 15), Фабулин — Gir. De deis. I (Giraldi 1548, 66); это бог, которому приносят жертвы, когда дети начинают говорить. По замечанию Барелли (Grazoni 2004, 124), Гарцони выбирает этого бога как покровителя болтовни.
397
Имя парасита в «Евнухе» Теренция, ставшее нарицательным.
398
Смешливость тиринфян упомянута выше, XXI. 10; алтарь Фабулана в этом городе — изобретение Гарцони.
399
Пергамент предназначался для роскошных изданий, а никак не для простонародных фацеций Попа Арлотто.
Рассуждение XXII
О безумцах веселых, приятных, остроумных и благодушных
[1] Эти отличаются от беспримесных шутов тем, что шуты во всякий час, без правила, без меры и без разбора, всегда готовы сказать и учинить всякое распущенное шутовство, эти же остроумцы, помимо того, что в словах и делах не впадают в такие крайности, блюдут некое приличие и благопристойность во всем, и их сердечная веселость выказывается куда умеренней, чем веселость шутов, во всем и всюду разнузданная. [2] Эти вообще богаты на веселые замечания, изящные рассказы, забавные остроты, потешные присловья, изысканные выдумки, и даже во внешности являют всем природу отменно покладистую, любезную, мягкую, обходительную и уступчивую.
[3] Марк Туллий в письме к брату Квинту утверждает, что таков был Секст Невий, [400] а во второй книге своих «Законов» относит к остроумцам древнего поэта Аристофана. [401] [4] Гораций в первой книге своих «Сатир» приписывает остроумие поэту Луцилию, говоря:
Луцилий был, повторяю, Тонок, изыскан весьма, и много искусней в отделке. [402]400
П. Керки (Garzoni 1993, 328) считает, что Гарцони хотел назвать Гнея Невия, комедиографа, упоминаемого Цицероном (Cic. Brut. 19. 76), а в особенности — Авлом Геллием, который хвалит его остроумие. Трудно сказать, на какое место Авла Геллия ссылается Керки: он упоминает 34-ю главу первой книги (эта ссылка опрометчиво воспроизведена в английском переводе: Garzoni 2009, 149), но первая книга «Аттических ночей» кончается 26-й главой; если же речь идет об автоэпитафии Невия (Geli. ??. 24), то и там Геллий говорит лишь о его высокомерии. По тщательной проверке нигде в «Аттических ночах» не обнаруживается похвал остроумию Невия. С. Барелли (Garzoni 2004, 125) справедливо указывает на Секста Невия — персонажа цицероновской речи «За Публия Квинкция»: в Piazza, disc. СХШ (Garzoni 1605, 796), снова упоминается Секст Невий, глашатай (Piazzaro o Trombetta), который вел себя шутовски, и это в точности соответствует характеристике у Цицерона, который называет его scurra и praeco (Cic. Quinct. 3. 11).
401
Cic. Leg. II. 15. 37.
402
Hor. Sat. I. 10. 72—73.
[5] В недавние времена слыл отменным остроумцем Поп Арлотто, чьи изречения и остроты, попавшие в печать, показывают, какую ценность имел его ум в этом роде помешательства. [6] И ныне в Риме и при главных княжеских дворах нет недостатка в безумцах этого разряда: весьма многие придворные подвизаются в этом сумасбродстве больше, чем во всем остальном, ибо это удобное средство снискать благосклонность государей, государынь и дам, иногда пленяющихся скорее какой-нибудь остроумной и смехотворной историйкой, чем долгим ухаживаньем тех надоедчиков, которые, догадавшись о своих ошибках, то и дело запевают: «О шаг бесцельный, помысел неверный». [403]
403
Вольная отсылка к Петрарке (Canzoniere. 161. 1): «О шаг бесцельный, помысел туманный».
[7] Пример, показывающий это, — мессер Бернардино из Беневента, [404] который, служа при дворе одного великого итальянского государя, снискал благосклонность прекраснейшей дамы одним лишь изящным словцом: когда она сказала, что в ее комнатах очень жарко, он остроумно отвечал с удивленным видом: «Как же так, синьора, если из Беневента не может выйти ничего, кроме отменной прохлады!» [405]
[8] Другой придворный, нарицаемый мессером Андреа Померано, служа при дворе Франциска Первого, короля Франции, прекрасной внезапной выдумкой вмиг снискал благосклонность своего владыки: а именно, когда двор пребывал в сомнении, с какой стороны Карл Пятый нападет на Французское королевство, и одни говорили, что от Марселя, другие — что от Наварры, иные — от Прованса, и кто называл одно место, кто другое, этот человек сказал в присутствии многих и самого короля, который его слышал, что необходимо паче всякого другого места укрепить Лангедок, ибо хищный орел, чаятельно, накинется скорее на эти края, чем на какие-то иные. [406] А о мессере Николетто из Орвьето [407] рассказывают, что, служа при дворе папы Льва, учтивейшего понтифика, он однажды всего четырьмя словами навсегда снискал благосклонность Его Святейшества: когда они однажды вели беседу об одном вакантном бенефиции, коего домогался кто-то из семейства Вителли, которому он мог достаться, Николетто остроумно сказал: «Святой отец, уместно было бы наделить им Вителло, ибо ближе него родни нет», играя со словом «вакантный», словно бы оно происходило от «коровы» (vacca), то есть матери теленка (vitello).
404
Бернардино из Беневенто неизвестен, как и упоминаемый ниже Андреа Померано.
405
Обыгрывается созвучие Benevento с bene, «хорошо», и vento, «ветер».
406
Хищный орел (символ Габсбургов) нападет на Лангедок (Lingua d’Occa), потому что его название напоминает слово «гусь» (оса).
407
Придворный Льва X, упоминаемый также в «Придворном» Кастильоне (II. 66).
[9] Развеселые безумцы такого разряда занимают в Больнице палату, пред которой выставлен образ бога Вакха, [408] особливого покровителя подобных полоумных. [10] Поэтому весело приветствуем его, как доброго их друга, нижеследующей молитвой.
Молитва к богу Вакху
за безумцев веселых, приятных, остроумных и благодушных
[1] Добрый день и добрый год, отец Либер! Да будет все веселье мира с тобою, дорогой мой бог, пусть поднимется за тебя тост с мускателем или верначчей, о сладчайший Лиэй! Сохрани и защити эту веселую коллегию, тебе посвященную. [2] Смотри, как все они ждут того веселья, которым были наделены вакханки, тобой обуянные, когда по своей воле следовали за тобою к счастливым индийским подвигам: возвращаясь оттуда с победой, ты был первым, кто в морском триумфе, тобою открытом, [409] носил царскую диадему, восседая на индийском слоне. [3] Итак, если ты остаешься их другом, каким всегда был, в согласии с естеством, которое тебя к ним клонит, они не удовольствуются звать тебя Биматер, затем что ты чудесным образом имел в мире двух матерей, Семелу и Юпитера; или Сатумитер, [410] поскольку ты сначала пребывал в ее чреве, а потом — в его чреслах; или Нисей, от пещеры Нисы, Аний, [411] от Аонии, Тионтий, [412] от Тионы, Никталий, оттого, что тебя чтут и славят ночью, Митрофор, оттого, что носишь митру на голове, Орей, от горы, где приносят тебе жертвы, Бассарей, от долгой ризы, которою ты облекаешься до самых пят, Дифирамб, Леней и Брисей, Осирид и Бромий; но они желают дать тебе греческое имя Евтрапела, [413] так как ты любимец безумцев веселых, приятных и остроумных; и к тирсу, который ты носишь в руке, они хотят прибавить кубок романеи, благодаря которому ты, когда примется тебя искать такая добрая компания, сможешь с ними сладить.
408
Источник эпитетов Вакха — Gir. De deis. VIII (Giraldi 1548, 372—401).
409
Джиральди говорит, что Вакх первым справил триумф (Giraldi 1548, 380), но все-таки не «морской» (trionfo navale). Индийский слон напоминает, что триумф Вакха знаменовал окончание индийского похода.
410
Буквально «порожденный дважды»; эпитет не встречается у Джиральди.
411
Anio, у Джиральди — Anthias.
412
Tionte, у Джиральди — Thyoneus.
413
Имя, означающее «находчивый, остроумный»; как эпитет Вакха не встречается у Джиральди.