Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
– Никому!
– обещала Туа-Туа.
– Как думаешь - заметил нас кто-нибудь?
– Никто!
– заверил Миккель.
На Бранте Клеве, ниже каменного тура, они расстались. Миккель пошел к постоялому двору. Туа-Туа - в деревню.
Вдруг Миккель обернулся:
– Ты не забыла, что обещала, Туа-Туа? Никому ни слова.
– Лопни мои глаза!..
– ответила Туа-Туа.
Так началось рождество.
Глава десятая
ПЛОТНИК БРОСАЕТ ПЕРВУЮ СВЕЧУ
Рождество бывает только раз в году. В комнате ставят елку, если есть, и объедаются горячей свининой. Достают изпод гнета зельц, подают на стол вяленую треску. Проснешься спозаранок и думаешь: сегодня сочельник, лучший день во всем году.
Если только вы не живете в заброшенном постоялом дворе в Льюнге, в 1891 году. Потому что тогда ничего этого нет.
Бабушка Тювесон украсила комнату честь честью, все как положено. Рассыпала по полу ветки можжевельника, смела с подоконника дохлых мух. Пахло рождеством и - немного - свининой. Впрочем, запах свинины доносился сверху, от плотника. Бабушка варила треску.
Свежая, белая, нежная треска - разве плохо? Кто там мечтает о свининке, да так, что слюнки текут, а?
Миккель Миккельсон сидел у стола и листал газету восьмимесячной давности. В ней было написано, что в Америке строят корабли длиной в пять километров. Враки, конечно, как и все остальное. Боббе лежал на полу и храпел, уткнув нос в густую шерстку Ульрики. То один, то другой из них дергал головой и щелкал зубами, ловя блох.
А сверху пахло так вкусно, что прямо хоть ложись и помирай. Защемить, что ли, нос прищепкой? Подумать только, корабль длиной в пять километров!
Вдруг вся лестница застонала и заскрипела, сообщая, что сверху спускается плотник Грилле. Миккель считал, сколько ступенек ему осталось. Пять, четыре, три, две. Вот он остановился у двери. А теперь стучится.
– Войдите, - сказала бабушка, затягиваясь трубочкой.
Дверь открылась, показался плотник. Меховая шапка скрыла весь лоб, и он был похож на лешего.
– Вот поздравить пришел с праздником, - пробасил плотник Грилле и чихнул от рыбного духа.
– Или я ошибаюсь, или у вас в самом деле треска?
– А чем плохо?
– осведомилась бабушка.
– В будний день сойдет, - согласился плотник.
– Но на рождество в рот бы не взял!.. Убирай кастрюлю с плиты, бабуся! Стол уже накрыт!
Бабушка уронила трубочку, пепел высыпался на половик.
– Может, поработаете ногами, подниметесь по лестнице? пробурчал плотник, повернулся и исчез во мраке.
Бабушка Тювесон сняла суп с огня и пошла следом; Миккель - за ней. Войдя в обитель плотника, она остановилась и всплеснула руками.
– Сомлею... сейчас сомлею!
– ахнула бабушка.
– На здоровье!
– буркнул плотник.
– Только поешьте сначала. Старухам вредно млеть на пустой желудок! Входите, дует!
Кастрюли и прочий хлам были свалены в углу, так что можно было пройти к столу, не боясь поломать ноги. А на столе стояла свинина. Вокруг нее на тарелках и в мисках лежал зельц, крупяная колбаса, масло, сыр, маринованная сельдь. В большом бачке - свежий ржаной хлеб из булочной, рядом, в трех бутылках, три свечи. Плотник уже раскачал качалку и раскурил носогрейку.
– Присаживайтесь, бабуся, - пригласил он.
– Стоя одни турки едят.
Бабушка поблагодарила и села. Миккель ковырял в носу.
– Заходь, Миккель Миккельсон!
– рявкнул плотник.
– Не в отца пошел, того плута не надо было упрашивать. Закрой дверь да садись!
Все заняли свои места. Плотник в качалке, бабушка рядом с ним. Миккель сидел напротив и спрашивал себя, как поступают плуты, когда им предлагают свинину.
Где ты, Петрус Миккельсон?
У Миккеля появился ком в горле, и он никак не мог проглотить его. Полчаса стояла полная тишина. Свеча коптила, свинина дразнила вкусным запахом, над колбасой вился пар. Уж этот плотник - на все руки мастер! Седые усы блестели жиром. Он нарезал свинину толстыми кусками и глотал, не разжевывая. Он пил пиво. Он пел:
Когда плавал o, эх,
Во испанских водах...
А наевшись, откинулся назад и икнул так, что чуть свечи не потухли.
– Вот теперь можете идти треску есть, - сказал он. Коли место осталось.
Бабушка покачивалась на табуретке, раскрасневшаяся, потная. В комнате стояла жара, как в бане, а еда была жирная.
– Это после такого-то угощения, штурман!
– польстила она.
– Да я свининой вот так наелась...
На дворе шел снег. Огромные снежинки лепились к стеклам, плотник загрустил. Он вытащил из-под кровати старую гитару и снова запел, но на этот раз что-то очень печальное. Голос гудел то сильнее, то слабее, как орган, когда воздух идет неровно.
Вдруг он опустил гитару, насупил брови и прислушался:
– Что это, Миккель Миккельсон? Или мне послышалось, или?..
Все трое напрягли слух.
– Боббе лает, - сказал Миккель.
Плотник поднял гитару. Опять раздался лай - резкий, отрывистый, злой.
– Кто-то пришел, - сказал плотник Грилле.
– Поди-ка, Миккель Миккельсон, погляди. Или боишься?.. То-то! Вот свеча.
Миккель фыркнул. Кто пугается на сытый желудок?
Тем более, в светлой комнате. Он захватил свечу посветить и кусок мяса для Боббе и пошел вниз. Боббе стоял в прихожей - нюхал дверь и скулил.
Мы ждем тебя, вечер чудесный,
Мы ждем тебя, вечер святой!
гудел плотник, заглушая бабушкин голос.
Миккель открыл дрожащими пальцами задвижку. В тот же миг ветер распахнул дверь и швырнул в них облако снега. Свеча погасла. Боббе попятился, жалобно тявкая.
– Кто там?
– чуть слышно произнес Миккель, ловя задвижку.
Боббе взвизгнул.
– Что... лису почуял?
– успокоил Миккель себя и собаку.
– Учуял запах и залаял. Да? Ну конечно! Вон она!
Сквозь гул ветра донеслось с Бранте Клева хриплое лисье тявканье.
– Ну, что там, внучек?
– послышался с лестницы скрипучий голос бабушки.
– Лиса, - ответил Миккель.
– На Бранте Клеве.
А ведь он не хуже бабушки знал, что Боббе никогда не лает на лис, пока на двор не придут.
Миккель запер дверь и побрел ощупью наверх. Удивительно, до чего тепло от двух свечей на столе...
– Миккельсона лисой не испугаешь, - сказал плотник и спрятал гитару под кровать.
– Съешь еще ломоть хлеба, сразу на вершок подрастешь.