Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
Туа-Туа больше не спорила. Вверху, словно красный глаз, блестел фонарь; кораблик поскрипывал, качаясь на ветру.
Выйдя, они увидели залив: сплошной белый лед, до самых островов. Миккель шагал с лопатой на плече и молчал. Нет больше капитана Петруса Юханнеса Миккельсона...
Глава двенадцатая
ПОЧЕМУ У СИМОНА ТУКИНГА ГОРИТ СВЕТ
Дело было вечером. Миккель сидел на кухне и ковырял вилкой в тарелке.
– Ты уж не заболел ли?
– удивилась бабушка.
– Может, тебе селедка с картошкой не годится?
Миккель
– Или все думаешь о том мазурике, что слонялся здесь на рождество?
– продолжала бабушка.
– Ужли бродяг не видел раньше?
Миккель мотнул головой: видел, кто же бродяг боится!
– То-то, - сказала бабушка.
– Чего бледный такой? Живот болит?
– А какой он был?
– спросил Миккель.
– Кто?
– Отец мой.
Бабушка Тювесон разинула рот. Словно хотела что-то сказать, да не могла выговорить.
– Вон он сидит, - промолвила бабушка наконец и показала на фотографию над буфетом.
– Нет, а какой он сам?
– Или я тебе не рассказывала? Честный человек был, и ведь надо же такой беде случиться. Ешь, расти да будь ему под стать.
– А "Три лилии"?
– Добрый корабль был, не хуже других, - ответила бабушка.
– Вот он и нанялся матросом, потому что бедняк был и не хотел дома штаны просиживать.
– Я думал, он капитаном был, - сказал Миккель.
– Не был - так мог стать!
– отрезала бабушка.
– Кабы не шторм возле Германии.
– У маяка Дарнерарт?
– спросил Миккель.
Бабушка уронила чашку, губы ее задрожали.
– Откуда... откуда ты знаешь, Миккель?
– Говорил кто-то.
Бабушка Тювесон подвинула стул и села. У нее был такой вид, словно ей сто лет.
– Уж лучше скажу все как есть, внучек...
– пробормотала она.
– Непутевый он был, вот что. Веселый и добрый, но без царя в голове.
– Так я и думал, - сказал Миккель.
– А еще он в железку играл.
– Это что?
– спросил Миккель.
– Карточная игра такая. Да простит его бог. Уж так пристрастился, и никогда-то ему не везло. "Вот увидите, скажет, бывало, - уеду в Америку, нарою золота. Потом вернусь и дом построю". А только не попал он ни в Америку, ни домой... Ты чего глядишь так на меня?
– Я на фотографию...
Мудрено ли, что картошка с селедкой в горло не лезут.
Миккель побрел к кушетке, лег и закрылся с головой. Подошел, как всегда, Боббе, потыкался носом, хотел облизать его, но Миккелева голова оказалась почему-то возле ног, а простыня намокла.
В чем дело, Миккель Миккельсон?
В окно косо падал свет луны. Вдруг Миккель сел. Теперь некого больше ждать, все. Лед в заливе крепкий. Можно уйти на острова. Что, если прямо сегодня же ночью? Там всегда можно на корабль наняться. Вот только бабушка...
Ведь плакать будет, это уж точно. Он представил
Постой, а как же... Туа-Туа? Миккель спрятал ногу под одеяло. Не одна бабушка - двое будут плакать в сарае. Может он это допустить? Нет! Лучше подождать один день и переговорить с Туа-Туа. Миккель укрылся потеплее и сам не заметил, как уснул.
На следующий день он пошел на гору срезать гибких прутьев. Бабушка прорубила лунки во льду на заливе; ей нужны были прутья для удочек. Она взяла с собой хлеба и сушеной рыбы в корзиночке, сказала, что вернется вечером.
Только Миккель собрался бросить, как обычно, камень в тур, вдруг позади него послышался голос:
Бородавка-борода,
Сгинь навеки, навсегда!
Он обернулся и увидел Туа-Туа. Она сидела на корточках в снегу, подняв кверху правую руку.
– А-а, вот ты где?
– сказал Миккель.
– Ш-ш-ш, - зашипела Туа-Туа.
– Молчи, испортишь все.
Она открыла один глаз, покосилась на руку и вздохнула:
– Как были, так и остались. Придется новое средство попробовать.
Туа-Туа встала и отряхнулась от снега.
– Вот только как достать лисью шерсть.
– Лисью шерсть?
– удивился Миккель.
– Ну да, на мазь, - объяснила Туа-Туа.
– Меня звонарь научил, старик Салмон. Садись, расскажу. Отец утром в город поехал, на целую неделю, и старик Салмон приходил вчера коляску чинить. Я показала ему бородавки, а он и говорит: "Намажь ты их бараньим салом, - говорит, - а сверху положи крест-накрест две лисьи волосинки, только от живой лисы, иначе не подействует. Пусть лежат так до новолуния, потом бородавки сами отвалятся". А ты веришь, Миккель?
– От живой лисы?.. Где же их взять?
Он вытащил нож из ножен и стал срезать прутья, а сам в это время думал, как сказать Туа-Туа о побеге. Заплачет?..
– Сегодня ночью как раз новолуние будет, - продолжала Туа-Туа.
– Сало у меня есть. На то время, что папа в городе, к нам приехала тетя Гедда Соделйн из Эсбьерга. Она такая близорукая, что комод от верблюда не отличит. Я набила подушками кофту и положила на кровать. Теперь остается самое трудное - лисий волос.
Миккель сел на камень и положил прутья на колени.
Отсюда было видно, как бабушка ходит в потемках по льду и проверяет свои удочки. А вон постоялый двор и четыре яблони. Та, что поближе к сараю, - с дуплом; в нем лежит чисто вымытая бутылка из-под керосина с десятью риксдалерами...
До чего же трудно решиться на побег!
А рядом стоит Туа-Туа со своими семью бородавками, которые ничто не берет.
– Может, у плотника есть лисий волос?
– сказал Миккель.
– Сколько он лис перестрелял!
– Правда?
– обрадовалась Туа-Туа.