Бьющий на взлете
Шрифт:
— Почему бы вам не сказать им прямо? Чтобы избежать разного рода нелепых ситуаций?
— Вероятно, потому, что есть обстоятельства, в которые я не хочу посвящать родных.
— Вы совершенно уверены, что за вами есть слежка?
— Скажем так, у меня есть основание полагать. Но пока я не вижу причин.
— В конце концов, это могли быть обычные карманники.
Конечно, это могли быть обычные карманники. Вот только почему-то Грушецкому оно так не казалось.
— Ничего из вещей не пропало? Если есть подобный повод для беспокойства, разумно воспользоваться сейфом в номере.
—
— И что это?
— И вы правда рассчитываете на ответ? Личная информация.
— Ну да, конечно, прошу прощения.
— Не стоит того. А у вас та же квалификация, что у Луиджи?
— Перевертыши? Нет, я их не вижу. Да их никто не видит, синьор Грушецки, вы же знаете.
Ну да, кроме энтомологов и него самого. Но он такой один.
— Но у меня хорошая реакция. Со мной ваши женщины будут в безопасности. Однако будет проще, если вы уточните, от чего именно предстоит их охранять.
— От неожиданностей. Иногда я теряю контроль, Паоло…
До сей поры он не имел необходимости задумываться, потому что и не жил с ними под одной крышей, но тут вырвалось словно само собой и легло в строку. А ведь верно… что будет, если он не сумеет остановиться? А у этого вот хорошая реакция.
— Синьор имеет двойную природу?
Грушецкий вытянул из нагрудного кармана рубашки фасетчатые очки.
Далекий вой сирены разорвал паузу в разговоре. И повторился еще один раз, уже ближе. Бармен вздохнул, пошел в подсобку, зашуршал, раскручивая шнуры и шланги, устанавливая насос, поднимая водонепроницаемые щитки у дверей.
— Что это?
— Так северо-восточный ветер давит уже третий день, синьор Грушецки. Имеет смысл расходиться, если, конечно, не желаете окунуться в экзотику.
Точно же. Сколько раз приезжал, а не застал ни разу, даже в несезон. Зато теперь она застала его. Окунемся.
Прибыла аква альто.
Возле моста Академии отстегнул штанины у карго, остался в бермудах, сверкая лодыжками заядлого велосипедиста. Вынул из рюкзака пару мусорных пакетов, перевязал над коленями, побрел, рассекая воду, ощущая себя как в шоссах — ну, удобного мало. Да и холодно. Неплохо бы не навернуться в канал, добираясь до дома, берега-то каналов залиты, тоже под водой. Удивительное дело — тонешь в воде, а выплывать из нее нужно опять в воду. Очень похоже на политику, так-то. Очень похоже на жизнь. В «Сан-Кассиано» с отвращением скинул липкий полиэтилен, пятная грязными разводами ботинок мрамор вестибюля. Постоял в коридоре возле номера, с сомнением разглядывая двери. Нет, не чуял чужих следов. Не покидала мысль, что он сделал что-то не то.
Подумал и набрал номер энтомолога:
— Строцци, этот ваш человек…
— Показался вам не вполне человеком?
— Нет, тут как раз все нормально. Что вы ему рассказали обо мне, Строцци?
— Ничего личного. Было бы глупо на моем месте подставить такого, как вы.
Все верно, двойных агентов ценили, их было мало.
— А что вы можете о нем сказать?
— Служил с отличиями, хладнокровен, отменный стрелок. Я сам его рекомендовал здесь в Павии в карабинеры, вот и взяли. Ко мне прислушиваются.
Еще
— Что-то не так, синьор Грушецки?
— Всё так… почти. Но что-то не дает мне покоя, не пойму, что.
Луиджи молод, мог и проболтаться. Энтомологи тоже люди.
Конечно, вопрос о самом ценном был глупым, и не являлся поводом для беспокойства, но что-то, тем не менее, напрягало.
— В любом случае, всё в силе, синьор Грушецки.
— Да, в силе, Луиджи. Спасибо.
Когда добрался до дома, кольца в кармане не оказалось — наверное, выскользнуло из кармана в зеленую воду лагуны, навсегда обручив его с морем.
Глава 19 Звонок другу
Риальто
Новак возник сам. Едва переступил порог, проверил входящие, пришлось окунаться в скайп. Надо же, и стучался неоднократно, вот пригорело-то ему. Грушецкий нагреб на балконный столик из гламурного пищевого мусора, заботливо прикопанного дочерью в холодильнике, настоящей еды — прошутто, оранжевые ломтики дыни, пармезан, последние плети живого осеннего винограда из Местре, жухлого, как пятидесятилетняя красавица — сел, закинул ноги на решетку и умостился глазеть на тонущий прямо сейчас город. На четвертый раз Новак успешно вломился, едва лишь увидав двойное G в сети:
— Гонзо, ты где залип? Трубку взять занятость не позволяет?
Никогда еще Грущецкий не был так не расположен к разговору:
— А что надо-то?
— Так, соскучился.
— Это по ктырю?
— По человеку.
— А. Ну-ну. В Венеции. Чилюсь. Отпуск у меня.
— Когда у тебя в прошлый раз был отпуск, это было… горячо.
— Тьфу на тебя, Пепа. Не каркай. Мне сейчас ровненько, и это самое прекрасное время в моей жизни.
— Местная фауна — огонь же?
— Напалм. Чего не предупредил-то?
— Так ты ж не спросил. По запросу, Гонзо, всё по запросу.
— Я, знаешь ли, боюсь запрашивать тебя последние-то годы. Потом не разгребешь с того запроса…
Новак заквохтал, скотина. Веселится. Вольно ему веселиться на расстоянии.
— Ну что, насладился? Круто же? Таких же больше нигде нет, согласен?
Грушецкий хмыкнул:
— Обосраться можно, как весело. Я как увидел это всё впервые, думал, пора мне опять стремглав плестись за таблеточками…
— Там кто сейчас на хозяйстве?
— Из ваших? Бывший «калабриец» Луиджи Строцци.
— Строцци? — в том, как переспросил Пепа, сквозил такой оттеночек интонации… кабы не был сто лет знаком, не заметил бы.
— Только не говори мне, что Строцци не энтомолог.
— Ну почему. Строцци точно энтомолог, но слишком молодой для местной паэльи. Ну, и он очень любит работать с пограничными сущностями, исследователь, понимаешь ли… вроде тебя. Так увлекается, что порой может и опасное просмотреть. Понятно, что опыт тут десятками лет нарабатываешь и как бы не по наследству получаешь, посмотрим, куда он доберется в наши годы, но покамест… Пока что мелочевку он блюдет, а матерым его прихваты до эндофаллуса. Никак, в общем.