Ценный подарок (сборник)
Шрифт:
Старуха была высокая, худая. Даже в жаркие дни она ходила вся в черном. Сколько лет было Изабелле Иоанновне? Не знаю. Думаю, что не больше двадцати, но тогда она казалась мне пожилой и смешило, что мать называла ее «девочка». Она была светло-рыженькая, невысокого роста, белокожая, с маленькими острыми зубками.
Людвига Францевна, несмотря на всю мрачность, сошлась с моей мамой. Впрочем, не было человека, которого не привлекала бы мамина доброта. Когда потом моя первая жена ушла от меня, она еще долго
Мама узнала от Людвиги Францевны, что немцы во время первой мировой войны зверски убили ее мужа. После этого она с маленькой Изабеллочкой бежала в Россию.
По субботам к вечеру приезжал папа. Он был одет так, будто собрался в театр или в гости. На нем был новенький светлый костюм с опущенными плечами, брюки «дудочкой», узконосые, длинные ботинки, такой пестрый галстук, от которого у меня рябило в глазах.
Папе все нравилось в деревне: воздух, запах деревьев и трав. Он говорил, что если бы не служба, он всегда бы жил в деревне, а к старости он непременно уйдет из каменного городского мешка.
— Тебе еще далеко до старости, — улыбалась мама, — ты успеешь передумать.
— Нет, — приглаживал папа свои тонко подстриженные усики, — время пожирает нас. Мы незаметно состаримся и непременно переедем сюда — поставим дом над рекой и будем жить в слиянии с природой.
Однажды, увлекшись, он сказал:
— Знаешь, Оленька, может быть, тогда здесь уже будут городские удобства, электричество, водопровод. Все-таки это очень приятно, принимать душ.
— Водопровод, — не выдержал я, хотя мне было запрещено вмешиваться в разговоры взрослых, — это здорово, а то мама и Изабелла Иоанновна таскают воду из колодца. Людвиге Францевне не позволяют, потому что она старая, а про меня говорят — он маленький.
— Оля, ты сама носишь воду! — возмутился папа и даже покраснел. — Женщина не должна делать этого. Нужно нанять бабу.
В Ганичеве мою маму тоже называли бабой, и я не очень понял, о чем говорил папа, но спросить его не решился.
Снова пригладив усики, папа сказал:
— Сегодня, Оленька, я сам наполню всю кадку, и вам хватит на неделю.
В воскресенье, после обеда, он уехал в город, сказав, что у него деловая встреча. Река, лес, все это так прекрасно, но дела есть дела.
— Поезжай, милый, — сказала мама.
— Ждите меня в следующую субботу, а может быть, даже в четверг, — пообещал папа.
После его отъезда я заглянул в сени, кадка для воды была пуста. Должно быть, папа забыл наполнить ее.
В четверг и даже в субботу он не приехал и явился только в воскресенье к обеду. Я видел, что мама скучает, и старался утешить ее, говоря, что ничего страшного с папой случиться не может, он большой и сильный.
— Конечно, — говорила мама, —
В Ганичеве я скучал. Городской мальчик, я не сошелся с деревенскими ребятами. Они смеялись над моими короткими штанами и панамой. Они с разбега бросались в реку, а я, не умея плавать, стоял на берегу. Они дразнили меня «красненький». Волосы мои тогда были огненного цвета. Они играли в бабки и городки, а я в крокет. Гулять я ходил с мамой и братом Шуриком. Мама боялась заблудиться, и поэтому мы не удалялись дальше опушки леса. Купаться, просто окунуться, войти в воду, мама не позволяла, говоря, что вода холодная, вот когда она потеплеет, можно будет, но вода не становилась теплее.
Однажды, в субботу, папа привез студента Геннадия Семеновича. Он познакомил его со всеми жильцами нашего дома. Они называли себя по имени-отчеству. Когда очередь дошла до меня, я, невольно подражая другим, назвал себя Сергеем Адамычем.
Все смеялись, а студент сказал:
— Честное слово, ничего смешного. Мы и не заметим, как он станет Сергеем Адамовичем, а все мы будем старичками.
Пана грустно погладил картинные усики и сказал:
— Моменто мори.
Конечно, я не понял, что это значит.
Мне очень хотелось поговорить со студентом, и я спросил:
— Простите, Геннадий Семенович, что это за молоточки у вас на тужурке?
— Это эмблема, знак того, что я будущий путеец, человек, который строит железные дороги, для нас это самое главное.
— Я думаю, нам нужнее шоссе, — сказал как всегда непререкаемым тоном папа.
Они начали спорить о вещах, незнакомых мне, но я не хотел уходить с крылечка.
Пошел дождь. Медленно падали круглые тяжелые, как ртуть, капли.
— Изабелла, — сказала Людвига Францевна, — девочка, ты видишь, идет дождь.
— Дождик, дождик, перестань, — весело пропела Изабелла Иоанновна.
— Летний дождь полезен для человеческого роста, — серьезно сказал студент и подмигнул мне.
Старая полька, не обратив на него внимания, будто он был неодушевленным предметом, что-то сказала по-польски Изабелле Иоанновне и увела ее. За ними ушла и мама.
Дождь все припускал. Мелкой и частой дробью он бил по крыше. Папа и студент стояли на крылечке под навесом, забыв, что рядом с ними я.
Сначала папа сердился на погоду, которая всю неделю пышет жаром, а к субботе разражается дождем. Потом он как-то неожиданно спросил студента:
— Ну, как понравилась эта птичка Изабеллочка?
— Красивая девушка.
— По всем статьям хороша, — погладил папа свои усики, — но боюсь, что под охраной Людвиги Францевны она останется старой девой.
— Папа, — вмешался я, — что такое «старая дева»? Сколько лет нужно, чтобы считаться старой девой?