Часть той силы
Шрифт:
52. Василий…
Василий был, без сомнения спокойным и волевым человеком, совершенно несклонным к необдуманным решениям и поступкам. Это было видно, что называется, невооруженным глазом. Это был сильный человек, всегда знающий, что он делает, и готовый нести ответственность за то, что делает. Когда Василий заговорил, Ложкин еще более утвердился в своем первом впечатлении.
– С кем имею честь беседовать? – спросил предок.
– Ваш прапраправнук Андрей.
– По какому поводу?
– Я хочу узнать. Узнать, – об этом.
– Все хотят узнать об этом, – сказал предок. – Но это не значит, что я должен рассказывать. Это между мной и Богом.
– У меня есть право знать.
– Неужели?
– Я последний, оставшийся в живых из рода Ложкиных. Больше нет никого.
– Какой сейчас год? – спросил предок.
– Две тысячи пятый.
Предок помолчал, думая о чем-то.
– Это тянется целых сто лет, – сказал он, наконец. – Я полагал, что это закончится быстрее.
– Что значит "закончится"? Я хочу жить.
– Все хотят жить, – ответил предок. – У тебя есть право винить меня, я признаю. Но я не мог поступить иначе.
– Вам нужны были деньги?
– Конечно. Кому же они не нужны? Но, если бы я просто позарился на деньги, я был бы обыкновенным грабителем с большой дороги. Ты мне веришь?
– Наверное, – сказал Ложкин.
– Вначале, когда они пришли ко мне со всеми этими дарами, в первые минуты, я был потрясен, воистину поражен. То, что они мне показали, было невероятно, это превышало любые фантазии рода человеческого. Но, чем больше они показывали, тем меньше мне это нравилось. Все, что они дарили, было, уверяю тебя, красивыми побрякушками. Это ясно напомнило мне то, как белые люди приходили к дикарям с осколками зеркал и цветными стеклянными бусами. Когда я попросил золото, и они мне сразу же дали золото. Я убедился, что золото для них не дороже песка на дороге. Тогда я прямо спросил их, чего же они хотят.
– И чего же они хотели?
– Они хотели оставить на нашей планете одну большую залу с подарками. Так, чтобы каждый мог войти туда. Выбрать все, что хочет, безо всякого ограничения или запрета. Я сразу возразил, что это разрушит экономику всей земли. Вместо того чтобы сотворять, человек начнет брать. Вместо того чтобы заработать, человек придет сюда и возьмет деньги. А деньги, не заработанные потом, немногого стоят. Они только посмеялись надо мной. Они вообще с самого начала вели себя не весьма вежливо, скорее, впрочем, снисходительно. Так ведут себя с малым ребенком, которого хотят обмануть. Они не слишком-то старательно притворялись. Они рассказали мне о своем мире, как им там всем хорошо, а так же сказали, что их планета уже освоила и присоединила к себе тысячи других миров. Я спросил их, как же происходило это освоение.
– Они ответили?
– Да, они ответили. Они сказали мне, что освоение каждого нового мира длится несколько столетий, потому что время для них несущественно. Все начинается с подарков. С бесплатной раздачи благ. Затем, когда местное население убеждается в очевидном преимуществе нового способа жизни, они приобщаются к новой культуре. Все происходит совершенно добровольно и без насилия. Никакого насилия. Лишь свободный выбор. Так они мне сказали.
– А потом?
– Потом они провели меня в свой мир. Это была краткая экскурсия, но достаточная, чтобы понять, какую угрозу это все хранит. После двух часов пребывания там у меня кружилась голова, и я уже не мог ясно соображать. Однако, мне отчего-то было весело, и все вокруг расцветилось яркими красками. Я спросил их об этом. Они сказали, что дело в особом составе воздуха, к которому не привыкло мое тело. И тогда сердце мое задрожало от гнева. Я ответил им, что мне совсем не нравится этот воздух. Я прямо сказал, что воздухом этим они пытаются отравить нас, низвести до уровня послушного скота. Видимо, так оно и было, потому что они даже не пытались возразить мне.
– А они?
– Они сказали мне, что моего мнения на самом деле никто не спрашивает. Если мне не нужны дары, они понадобятся кому-то другому. А если я стану возражать, у них есть свои способы защититься. Тот из них, который казался главным, достал иглу.
– Иглу?
– Это была очень тонкая игла, толщиной с волос. Он сказал мне, чтобы я не боялся, они просто собираются убрать некоторые ненужные мысли. Я был намного сильнее его, и попытался воспользоваться своей силой. В этот момент он сказал что-то, и это звук остановил меня. Это был просто звук, ничего больше. Но я словно окаменел и не мог сделать ни одного движения. Тогда он подошел ко мне, оттянул мое веко и воткнул иглу прямо в мой глаз. Это было не так больно, как ты можешь подумать, однако, я не закричал только потому, что не мог кричать. Это очень неприятно, чувствовать иглу внутри своего глаза.
Сразу же после этого из моего разума что-то выпало. Я почувствовал огромное облегчение. За два дня до того я смертельно проигрался в карты, я был практически разорен, не имел почти никаких возможностей отдать долг. Меня это очень тревожило, потому что я не собирался пользоваться подарками своих гостей. Я собирался отказаться от всех этих подарков, включая золото. И вдруг мысль о долге исчезла из моей головы. Я еще помнил о долге, но эта память не волновала меня ни капли.
Это существо вытащило иглу из моего глаза и поведало, что таким образом они обычно убирают навязчивую неправильную идею, которая временами может овладеть человеком.
Я спросил, каким же образом они выбирают ту идею, которую требуется уничтожить. Они ответили, что это именно та идея, которая светит ярче всего. Игла находит ее автоматически, двигаясь на свет. Тогда я понял, что смогу поправить положение. В моем случае они ошиблись. Идея, которая "светит ярче всего", в ту ночь была мыслью о неуплаченном долге чести, а вовсе не о зловредности трех маленьких существ. Они были уверены в том, что победили меня, но, на самом деле, они стерли совсем другую идею. Видимо, их медицинская техника не была приспособлена к человеку.
Это было ошибкой, которая их погубила. С этого момента я решил про себя, что убью их. Убийство – великий грех, и я молился про себя, чтобы оказалось, что они не имеют души. В конце концов, людьми-то они не были. И может быть, убить их было не большим грехом, чем застрелить лисицу или разрезать лопатой червя.
Как будто ледяная рука сжала мое сердце, когда я решил это сделать, я понял, что погублю себя, но воля моя оставалась непреклонной. Вот так оно все и случилось.
– Я уже слышал несколько самых разных вариантов этой истории. Дед рассказывал это совсем по-другому, – вспомнил Ложкин. – И она тоже. Я не знаю, чему мне верить.
– Твой дед? Дай мне подумать. Отрок, что ли, Игнатий? И впрямь, он должен быть твоим дедом. Игнатий был злым и порочным мальчишкой, хотя и не без царя в голове. Учиться не любил, до десяти лет не знал азбуки. Ленив был безмерно. Понимал лишь розги и подзатыльники. Хотел бы я знать, кем он вырос. Он еще жив?
– Недавно скончался.
– Да будет ему земля пухом. Я рассказывал ему эту историю намного проще. Так, как он мог понять. Нет ведь никакой нужды говорить человеку те вещи, которые он понять не сможет. Позволь мне задать тебе один вопрос. В твое время еще читают этого слезливого Достоевского?