Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.]
Шрифт:
После этой речи запорожцы несколько секунд хранили молчание. Затем, одни из них стали покрякивать, другие покашливать в руку, третьи глядели на Молчанова, прищурив один глаз, словно прицеливались в него и потихоньку при этом посвистывали, четвертые глубокомысленно поникли головами и говорили не хуже, как перед этим Капут:
— Гм…
— Слухайте, — заговорил Капут, — вы, может, думаете, я напился. Нет, я не напился. А я вам вот что скажу. Если бы нам от него был какой толк, а то, помяните мое слово, он либо уйдет с татарами, куда там они его зовут, а нас бросит, либо придут сюда москали и поляки и передавят нас как мух. А вы думаете, у него накоплено мало добра? Ого! У его бабы, говорят, так и лежит всегда под кроватью киса с золотом, а на конюшне стоит оседланная лошадь. И притом же он, вот вам крест, какой он царский сын? И тоже она. А настоящий царевич, знаете, сейчас где? В лесах под Калугой. Вот где. И Марина с ним. Эге! Вы думаете спроста нас нанял этот пан и привел сюда, в Калугу?
Он умолк.
Теперь вместо него заговорили его товарищи. Они заговорили сразу все. Многие обращались к нему с вопросами. Но нельзя было отвечать и тому, и другому, и третьему, — всем в одно время и во все стороны.
И Капут вертел только головой туда и сюда, прикладывал к уху ладони, чтобы лучше слышать, и говорил:
— А?
Но уж ему кричали из другого угла, с другой стороны, и он, оставив того, кто к нему только-что обращался, поворачивался направо или налево, или назад.
Наконец, Капут крикнул:
— Стойте! Разве я могу говорить сразу всем? Пусть говорить один кто-нибудь.
Шум голосов, наполнявший баню, понемногу стих.
Ну? — сказал Капут, обращаясь к тому, кто был к нему поближе. — Ты что?
— Я-то? Я-то вот что.
— Ну?
— Это ты, значить, от нашего пана?
— Что от пана?
— А насчет этого?
— Чего?
— А насчет Марининой кисы, что у нея под кроватью? Гм;… Это он тебе говорил?
Капут, опустив голову, чесал у себя в затылке, стараясь припомнить, что такое он говорил о кисе. Но он не мог припомнить.
— Какая киса? — сказал он, подняв голову.
— Сам же ты говорил, — крикнул другой запорожец, что у Марины всегда лежит киса с золотом, а на конюшне конь стоить.
— А! — воскликнул Капут, вспомнив, что об этом он действительно сказал что-то. — Ну?
— Значить, он этого хочет?
— Что это?
— Ограбить?
Капут весь побагровел, отдул щеки и крикнул, выкатив глаза:
— Дурак! Разве я это говорил? Разве это грабеж? Это— политика.
— Ну, политика. Я знаю, что ты ученый человек.
Он хотел сказать еще что-то, но Капут закричал опять:
— Разве такие люди грабят? А надо выгнать их отсюда из Калуги: и татар, и ихнего свинаря, и свинареву бабу.
— Ой ли!
— Что ой ли?
— А ты считал, сколько их?
— А мы разве одни тут! Ты-то тоже считал ли казаков?
— Да те пойдут ли?
— Узнают, где настоящая царица с мужем, так пойдут. Они и так… Думаешь, им сладко?
— Погоди, опять тебя спрашиваю: ты это с паном говорил?
Капут на этот вопрос не ответил прямо.
Он только сказал:
— Он все Знает.
— Кто?
— А наш пан. Эге… Он только молчит. Кабы я не дал клятву. Гм… разве я могу все рассказывать, когда я дал клятву?
— А ты давал клятву?
— Еге.
Помолчав немного, запорожец спросил:
— Как же это все будет?
— А уж он знает, как.
И Капут вдруг присел на корточки и с таинственным и хитрым выражением в лице и в глазах, которые он широко раскрыл, проговорил тихо, приложив указательный палец к кончику носа:
— Я даже, знаете, что думаю?
Он глядел теперь не на того запорожца, с которым разговаривал, а на всех сразу, переводя глаза с одного на другого.
— Знаете, я что думаю?
На минуту он умолк и потом еще тише закончил:
— Я думаю, что он и есть Дмитрий царевич? А?
И глаза его опят скользнули по лицам запорожцев.
Запорожцы, которые курили, затянулись покрепче и, выпустив изо рта облако синего дыма, разгоняли дым, окутывавший им лицо, помахивая перед собой то той рукой, в которой держали вынутую изо рта трубку, то другой.
Многие при этом откашливались и сплевывали.
Другие запорожцы уставились молча на Капута.
Капут сказал опять:
— А что?
— Гм… — сказал один запорожец, — по-моему кто ни поп, тот батька…
И он оглянулся направо и налево.
И все, на ком он останавливал глаза, кивали головами, тоже оглядывались на других, и эти другие тоже кивали головами.
Потом опять сразу начался говор по всей бане. Будто пчелы загудели в улье.
Запорожцы говорили:
— И гарно, когда так.
— Нехай буде так.
— Нехай вин царь.
— Вин не то, что сий татарский свинарь.
— Эге! Вин покаже!
Капут придал своему лицу еще более хитрое и еще более таинственное выражение и сказал, оставаясь сидеть на корточках:
— А разве не может быть, что он и на самом деле царь? А когда он не царь, так он уж знает, где добыть царя. Эге, он это так сделает, что ни одному писарю так не подделать чьей-нибудь подписи, как он это сделает.
ГЛАВА XIX.
По вечерам Молчанов входил в устланную коврами и богато обставленную комнату в занимаемому им доме и отвешивал самый церемонный поклон, сидевшей в этой комнате красивой, худощавой девушке с льняными волосами и голубыми глазами.
На девушке было голубое бархатное платье польской аристократки.
Лицо у неё было маленькое, почти детское, с румянцем на щеках, таким нежным, что казался каким-то умирающим, как последний отблеск зари весной в яблоневом, только что покрывающемся цветами саду.