Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.]
Шрифт:
— Вона вы куда, — проговорил Капут, глядя на Молчанова широко открытыми глазами. — Вон куда… Гм…
И он откинулся назад, прислонившись спиной к стене и, как всегда делал, когда хотел о чем-либо подумать без помехи, расправил усы сразу обеими руками и заложил концы усов за уши.
И опять сказал:
— Гм…
И опять стал смотреть прямо перед собою в противоположную стену, упершись в одну точку.
Сидя так, с руками, положенными на край стола, он думал:
«Может, это и правда. А если и неправда, то не все ли равно?»
Его глаза обратились на Молчанова.
— Если она не Марина, — сказал он, — то тогда где же Марина?
Молчанов ожидал этого вопроса.
Он тут же ему ответил:
— У мужа.
Глаза Капута стали неподвижны, будто застыли.
Секунду он помолчал, а потом спросил:
— Значить, он жив?
— Жив.
Капут опустил глаза.
Этому он никак не мог поверить. Он был твердо убежден, что Дмитрия царевича, Маринина мужа, давно уже нет в живых.
Но он опять подумал:
«Все равно».
И опять поднял глаза на Молчанова.
— Та-ак, — сказал он — значит, здешняя Марина— не Марина, а царевич жив и настоящая Марина у него.
Тон, которым произнес он эти слова, был деловитый. Он смотрел так на Молчанова и так говорил, будто тот давал ему какие-нибудь поручения, и они хотел получше запомнить, что ему предстоит делать.
— Так, — сказал он еще раз, потянул себя за кончик уса и одновременно с этим наклонил голову.
— Понял? — сказал Молчанов.
Он снова мотнул головой.
Молчанов встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись против него, все еще сидящего с опущенной на грудь головой и с выражением деловитости на лице, окликнул его:
— Капут!
— А? — сказал он, поглядев на него исподлобья.
— А ты знаешь, где Марина?
— У мужа?
— А муж-то где?
— А где же? В Калуге.
Капут сталь тереть лоб над переносицей и сморщил брови. Опустив на минуту глаза и снова подняв их, он сказал:
— Значит, в Калуге две Мариныи два Дмитрия?
— Да… И я вот для чего тебя позвал. Нужно показать Марину здешним казакам. Только надо пустить слух, что она не в Калуге, а за городом. Будто в лесу скрывается. Я уже придумал, как сделать. Только ты сначала поговори с нашими казаками. Пойдут они за мною?
И он взял кувшин и сталь наливать из него в стакан. Наливая, он смотрел на Капута.
— А им что? — проговорил Капут, разглаживая усы. — Известно пойдут.
— Ведь если удастся, — сказал Молчанов, ставя одной рукой кувшин с мёдом на то место, откуда его взял, а в другую беря стакан, — ведь если удастся, — ты думаешь в хоромах у этого дурня, хоть он и свинарь, нечем будет поживиться?
Капут молча кивнул головой.
ГЛАВА XVII.
Расставшись с Молчановым, Капут отправился к себе. Он и еще несколько запорожцев занимали старую брошенную баню на огороде.
Товарищи Капута уже легли спать и погасили огонь.
Войдя в баню, он прежде всего зажёг масляный каганец, который поставил на столь.
Потом он стал будить запорожцев, подходя то к тому, то к другому.
Запорожцы спали на полу, на соломе, покрытой потниками из-под седел.
— Эй, — говорил он, нагибаясь и расталкивая их, — послухайте меня, что я вам скажу.
Один из запорожцев сказал ему сонным голосом:
— Отчепнись! Это ты, Капут?
— Я.
— Мы тебе оставили. Ты погляди на столе. Мы тебе и горилки оставили.
— Гм… — сказал Капут, — а не хочешь ли меду, который подают к обеду его пресветлому величеству?
— Чего он там мелет? — проговорил другой запорожец, которого Капут тоже перед тем только-что разбудил и который, промычав что-то, собирался опят заснуть, повернувшись на другой бок. — Чего он там мелет? — повторил он, приподнимаясь и начиная протирать глаза, — А?
— Я говорю, — возвысил Капут голос, — не хотите ли вы меду?
И он выпрямился и поглядывал на запорожцев, крутя, усы.
Отовсюду теперь стали раздаваться голоса:
— Здравствуй, Капут!
— Вечер добрый!
— А, пришел!
— А зачем, пан, кликал?
Потом голоса утихли. Сидя на своих потниках, запорожцы ожидали дальнейшего.
Никакой посуды, в которой мог бы находиться мед, ни в руках Капута, ни на столе, ни на лавке и нигде в бане не было.
Одни из запорожцев смотрели на Капута, другие зевали, двое или трое полезли под изголовье за табаком и вытаскивали из-под изголовья красные и синие сафьянные гаманы, в которых хранился табак и все необходимое для куренья.
Капут продолжал молча крутить усы и, как казалось, что-то обдумывал.
— Ну!.. — сказал один запорожец.
— Я говорю, — сказал Капут, — не хотите ли вы меду, который подают к столу этого свинаря, который рассказывает, что он царский сын.
— Ого! — сказал запорожец ближайший к нему, оглянулся на своего соседа, и потом посмотрел на других запорожцев, подставляя в то же время ухо так, чтобы не упустить того, что Капут еще может сказать про мед или про человека, которому он придумал такое прозвание.
— Ого! — повторил он, кивая головой на Капута и продолжая смотреть на товарищей, то на того, то на другого.
— Где-ж вин? — крикнул кто-то из самого заднего угла.
Капут подбоченился и сказал, обращаясь в ту сторону, откуда раздался этот голос:
— А кто вин?
— Мед, — ответил ему недоуменно запорожец, к которому он обращался, — где ты его дел?
— Кого?
— А мед.
— Гм… — сказал Капут, — мед у свинаря в погребе. Вот где мед. Вы думаете, он и в самом деле царский сын. Он— свинарь. А баба, которая с ним живет, вы думаете — царица? Я теперь все знаю. Она не царица. Она— польская бедная дворянка и раньше была швеей у одного тоже не так чтобы уж очень важного пана. Вот кто они! А если вы хотите меду, то сами знаете, небось, что нужно делать.