Чертовидцы, или Кошмары Брянской области
Шрифт:
Солнце зловещим желтком тонуло в искривленной линии горизонта.
Софья в нетерпении хлопнула поводком по ладони. Пора. Может, по возвращении заглянуть в душ? Несколько горячих струек, направленных в нужное место, могли бы на время унять беспокойные мысли. Главное, не поглядывать на штукенцию лабрадора. Это уж точно было бы нездорово.
– Генди, мальчик мой, не держи всё в себе. Удобри что-нибудь. И домой-домой – под одеяло на самоизоляцию!
Гендальф скользнул по хозяйке вопрошающим взглядом. Ее изменившийся запах явственно говорил о течке. Пёс огляделся: самцов, желавших устроить свадьбу на манер собачьей, не наблюдалось. Как странно. Неужели люди настолько не разбираются в запахах? Он гавкнул, показывая, что услышал и понял команду. Затем присел за щербатым цветником, что примыкал к каменистой северной тропинке.
Среди облетавших красных кленов потянуло гнилостными миазмами.
– Фу, Генди! Господи! Что это?! – Софья зажала носик. К горлу подступила тошнота, точно мир вокруг заполонили дохлые голуби, как тот, что они видели по дороге в сквер. – Ты знаешь, что твою попу нужно запретить – как оружие массового поражения?
Гендальф, закончив свои дела, обнюхал свежую и гладкую кучку. Нет, его «добро» пахло иначе, привычнее – подтухшей переработанной говядиной. А вот новый запах казался донельзя… противоестественным.
Ветер, будто проклинающая повитуха, зашептал в кронах темнеющих деревьев.
Софью прошиб необъяснимый озноб. Вспомнилось старое поверье, утверждающее, что чувство внезапного холода вызывала чья-то поступь по будущей могиле человека. От этих мыслей стало совсем не по себе.
– Кто здесь? Предупреждаю: у меня собака! Она ваши косточки вмиг перемелет! – Софья покосилась на лабрадора, и у нее перехватило дыхание: Гендальф, поджав хвост и вздыбив шерсть на загривке, рычал.
Раздался тихий всхлип, словно в ответ вздохнули сгущающиеся сумерки.
Гендальф узнал этот душок, этот ни с чем не сравнимый сладковатый аромат разлагающейся плоти, формалина и накрахмаленных клеенок из морга.
Так смердели живые мертвецы.
По ночам, когда хозяйка и ее родители, накаченные феназипамом, спали, он стоял у балконной двери. Вслушивался. Привычный ночной шум, обычно состоявший из гула поливомоечных машин и редких такси, развозивших гуляк по домам, уже давно сменило дьявольское, сосущее безмолвие. Но пугающую тишину то и дело прорезали крики, или трескучий рёв пожаров, или тихий шелест ног, бредущих в полумраке под светом уличных фонарей.
Мертвецы.
Они что-то искали. Охотились. И встревоженный Гендальф запрещал себе лаять, опасаясь привлечь разлагающиеся тела.
Одно из них, судя по всему, ступило в Первомайский сквер.
– Ко мне, Генди! Ко мне! – Лицо Софьи покрыли бисеринки пота. – Домой-домой. Вот молодец.
Убедившись, что собака послушно потрусила следом, девушка сделала шаг по направлению к кованной арке, украшавшей восточный вход в сквер, и налетела на незнакомца. Неизвестный вонял так, словно представлял собой поданный на ужин полужидкий английский сыр «Зловонный Епископ» 20 . Разило протухшими грушами и таким же тошнотворно гнилым мясом. Как-то отцу Софьи, военному юристу, презентовали подобный сыр, так ее едва не вырвало – прямо в довольное лицо сырного дарителя. То еще воспоминаньице.
20
Мягкий английский сыр из молока коров глостерской породы.
Взгляды живого и мертвого встретились.
Софья с надрывом завизжала, наконец-то сообразив, кто находился перед ней. Десятки сравнений, уместных и неуместных, пронеслись в ее голове, так часто сплевываемых матерью при просмотре выступлений политиков.
Мертвец! Монстр! Тварь, проклятая Богом!
Пиджак запыленной плетью болтался на одном плече. Наружу выбивалась рубашка, не имевшая рукавов; популярная уловка похоронных бюро, экономивших на материале сорочек. Изодранные брюки без одной штанины являли взору курчавый сморщенный пах. Открытую плоть, блестевшую черноватым цветом, характерным для гниения, покрывали белейшие опарыши. И лицо. Это ужасное, безразличное лицо, на котором никогда не возникнет интереса даже к твоей боли.
Бескровная длань с одной только манжетой взметнулась и вцепилась в волосы девушки. Отражавшийся в мутных зрачках закат напоминал огни траурного кортежа.
– Гендальф! Фас! Возьми его, мальчик! – Софья уперлась в тощую грудь мертвеца.
Ее правая рука, попав в прореху рубашки, погрузились в топь разлагавшихся органов. Хлюпнуло. Истерия захлестнула девушку, и она снова испустила крик, из которого исчезла вся наивность, уступив место грубому, хрипящему ору.
Гендальф, до этого ни разу в жизни не кидавшийся на людей, прыгнул на мертвеца. В голове лабрадора красной точкой пульсировала одна-единственная мысль: защитить. Укус пришелся на оголенную лодыжку, прорезанную руслом из толстых опарышей. Холодная, загустевшая кровь заполнила пасть Гендальфа; мясные черви ощутимо скользнули в пищевод вместе с неосторожным глотком. Пса тотчас стошнило остатками собачьих консервов.
Труп с равнодушием саданул Софью кулаком по голове, будто вбил гвоздь в крышку гроба. В глазах девушки вспыхнуло, и она обмякла в чуть липковатых руках. Мгновением позже ее поволокли прочь из сквера.
Гендальф задрожал всем телом от страха. Налетел. Укус вызвал очередные рвотные позывы. Он остановился, выдавливая из себя, словно в лихорадке, кашистые последыши желудка.
Труп с Софьей на руках зашаркал по Волхонке на юго-запад, направляясь к центру. Гендальф потрусил следом. Вид хозяйки, безвольно распластавшейся на руках дохлого двуногого чудовища, ранил его. Он с надрывом залаял. Надеялся привлечь хоть чье-нибудь внимание к творящемуся кошмару.
Однако улицы, опыленные багровым закатом, пустовали.
Изредка в окнах домов отодвигались занавески и возникали бледные лица, на которых читались сожаление и мелочная радость: хорошо, что не меня и не моих близких. Гендальф не понимал, почему так происходит, отчего люди не могут быть стаей. Он лаял, как мог громко скулил, с царапаньем просился во всё, что хоть отдаленно напоминало двери.
Без толку: люди – боялись.
Так они миновали Волхонку, пересекли Пятницкую и вышли на Ангарскую. Показался безлюдный перекресток, пересечение Ангарской и Лихоборских Бугров. Именно здесь, в двенадцати метрах от проезжей части, находился спуск в метрополитен, который так и не достроили в 2010 году.
Сверкала огромная буква «М» с застывшей под ней синей табличкой: «Станция "Балтийская"». Первая из десяти станций по единственной ветке протяженностью в тридцать два километра, дававшей под землей крюк по Новому Ивоту. Витки от центра к окраинам.
К подземке стекались фигуры, с трудом переставлявшие ноги, от которых тянулись танцующие, гротескные тени.
Гендальф заскулил. Мертвецы!
Все они, точно дьявольские сборщики подати, тащили оглушенных людей. Жертв объединяла юность и, возможно, что-то еще, чего лабрадор понять не мог. Многих отличали полученные жуткие увечья. Трупы не церемонились. Гендальф окинул носильщиков смерти затравленным взглядом и пристроился за тем, кто тащил его хозяйку. Ее он ни за что не бросит. Никогда.