Четвертая Беты

Маркосян-Каспер Гоар

Передав дежурство в обсерватории, Дан зашел в библиотеку и выбрал пару книг. Он был одним из немногих людей на базе… да и на всей Земле, наверное… предпочитавших старинные бумажные книги видеобукам, аудиобукам и прочим игрушкам. Страница книги на экране дисплея? Конечно, это удобно, даже незаменимо при работе с литературой, при отборе данных, но для удовольствия? Дан не мог представить себе радость от чтения без шелеста бумажных страниц, без того архаичного, быть может, толстого томика, с которым хорошо прилечь на диван, прихватив заодно коробочку… ну, к примеру, с орехами или миндалем в шоколаде… к стыду своему Дан был неисправимым сладкоежкой. Любовью к книгам он был обязан отцу, который всю жизнь вплоть до самой своей ранней и достаточно нелепой гибели в авиакатастрофе неутомимо собирал их. Маленькая его квартирка

была превращена в библиотеку, контакты с терминалом Универсального Банка Информации в лице собственного компьютера он глубоко презирал, отзываясь о последнем пренебрежительно «этот ящик», и при каждой встрече с сыном щедро наделял того драгоценными томиками из своей коллекции преимущественно по старой литературе, которой занимался последние тридцать лет жизни. После смерти отца библиотека досталась Дану, водворить ее в квартиру, где они жили с матерью, ему удалось не без борьбы, мать пыталась возражать против книг, она недолюбливала все, связанное с отцом, не в силах простить тому уход из дому…

Взяв пару исторических романов прошлого века, Дан пошел к Нике. Прекрасная Жрица Главного Компьютера, как полунасмешливо-полувлюбленно называли Нику молодые ребята с базы, сидела, забравшись с ногами в глубокое кресло, вплотную придвинутое к низкому столу, буквально заваленному цветами из оранжереи… интересно, кто их сюда притащил? Среди цветов стояла чашка с недопитым кофе. Чуть поотдаль в кресле помельче устроился Поэт. Он был мрачен. Плохое настроение его явно не имело отношения к самочувствию, выглядел он прекрасно, чуть пополнел, морщинки у глаз разгладились, кожа порозовела. Дан знал, что Эд подобрал ему комплекс асан, хатха-йога быстро восстановила гибкость и силу тела, пролежавшего без движения два месяца, уж наверно, Поэт никогда в жизни не был настолько здоров. И однако он был хмур и подавлен. Всего два месяца назад Дан тут же заподозрил бы, что настроение Поэта инспирировано Никой, но теперь это ему и в голову не пришло… вернее, пришло, но именно в таком контексте, и он удивился сам себе.

— Что-нибудь случилось? — спросил он мирно.

Поэт не ответил, только поднял на Дана грустные глаза.

— Принести тебе кофе?

— Пожалуй. И Поэту тоже.

— Спасибо, что надоумил. Я, конечно, не догадалась бы ему предложить, — ядовито сказала Ника, сползая со своего кресла и направляясь к боковой двери.

Дан рассеянно включил музыку, наугад ткнув в первую попавшуюся клавишу… это оказалась сороковая симфония Моцарта… убрал звук до минимума и развалился в углу дивана.

— Хорошо у вас, — сказал Поэт со вздохом. — Сколько еще времени должно пройти, прежде чем…

— Лет двести. Или немного меньше. Сто пятьдесят, скажем… Хотя наука и техника имеют свойство совершать неожиданные скачки, так что точно угадать трудно.

— Дан! Сколько это еще продлится? — Ника вошла с полным кофейником, поставила его на журнальный столик, открыла шкафчик в углу и стала вынимать из него предмет за предметом: чашки, блюдца, ложки, сахарницу, стаканы, пакет с апельсиновым соком, пакетик со сливками, коробку с печеньем, пузатую бутыль с водой, наконец, огромную вазу в форме шара со срезанной верхушкой.

— Что именно? — спросил Дан, дождавшись, пока она расставит чашки, нальет в них кофе, в вазу воду, сядет и примется за устройство своих цветов.

— Когда мне позволят вернуться домой? — спросил Поэт.

— А кто тебе не позволяет? — удивился Дан. — Ты можешь в любое время…

— Пешком? — прервал его Поэт.

— Почему пешком? — смутился Дан. — Надо поговорить с начальником базы.

— Но шефа на базе нет, — заметила Ника, отодвигаясь от стола и окидывая вазу с цветами критическим взглядом.

— Вернется же он когда-нибудь.

— Когда?

— В ближайшее время, надо полагать. А в чем дело? Я думал, ты захочешь побывать на Земле, — добавил Дан, обращаясь к Поэту.

— Я хочу побывать на Земле. Но не сейчас. Сейчас неподходящее время для прогулок, мне надо на Торену, а не на Землю.

— Хочешь побороться с Мараном? — спросил Дан после секундного колебания.

Поэт взглянул на него недоуменно.

— Зачем мне бороться с Мараном? Мы с ним по одну сторону крепостной стены.

— Так ли? — сказала Ника скептически.

Дан промолчал. Давно, с той минуты, как Поэт открыл глаза, он хотел и боялся этого разговора. Он рассказывал Поэту о Земле, посвящал его в тонкости жизни на базе, объяснял ему, как пользоваться компьютерами и гипнопедом, но заговорить о Маране

и последних событиях в Бакнии не мог себя заставить — просто смешно! Правда, он видел Поэта не часто, тот то пропадал у Эда, безропотно подвергаясь всевозможным, а вернее, просто возможным при имевшейся на базе аппаратуре обследованиям… для Эда это был звездный час — внеземная гуманоидная раса… то часами лежал под гипнопедом — он уже прилично владел интером… в любом случае, время поговорить нашлось бы. Дан вздохнул. Что прикидываться, он попросту избегал Поэта. Он часто просыпался по ночам и, глядя в потолок, лежал без сна, рисуя себе картины новой бакнианской диктатуры, диктатуры Марана, которому он, Дан, если и не помог, то не помешал… неправда, помог, если б не его уроки… он снова и снова вспоминал сцену на площади, выхваченный пистолет, движение Мита, охранник с вывихнутой рукой и Маран, избежавший верной гибели — уж конечно, охранник не промахнулся бы, в двух-то шагах… нет! Даже опасаясь самого худшего, Дан не мог заставить себя желать этого. Желать Марану смерти — нет! Маран это… Маран. Стыдно признаться, но минутами ему очень хотелось быть похожим на Марана — анекдот и только! Подражать человеку из давно минувших времен… Наверно, потому он и увлекся историей? Хотел уяснить себе, действительно ли современность приподнялась над прошлым настолько, чтобы взирать на него с ощущением снисходительного превосходства или?.. Он смутно подозревал, что это не так, не совсем так, и то, что он увидел и прочел, превратило его подозрения в уверенность… Да, человечество приобрело многое, но многое и потеряло, люди прошлого… конечно, иногда они выглядели наивными в своих поисках истины, усложняя и запутывая путь, который зачастую был невероятно прост, нередко они ошибались, многого не знали, бывали жестоки и сумбурны, но они умели другое, например, идти на костер во имя своих убеждений… это крайний случай, подвиг, но сколько повседневного героизма было в старой жизни… За последнюю сотню лет люди забыли, что высказывать свои мысли, свое мнение может быть невыгодно и даже опасно, а тогда это бывало и невыгодно, и опасно, но они все равно не молчали… Да разве только это? Мужества и силы духа у них было не меньше, а часто и больше, чем у их избалованных безопасностью и могуществом потомков…

Ника прервала его размышления. Она оставила свой букет и повернулась к Поэту.

— Скажи мне, Поэт, — начала она не слишком решительно, — но только честно! Ты уверен в том, что говоришь? Ну что вы с Мараном по одну сторону барри… то есть, крепостной стены? Может, я чего-то не понимаю, но… Мне кажется, что ты слишком быстро перешел от настороженности к полному доверию. По-моему, это несколько опрометчиво с твоей стороны.

Поэт встал и прошелся по комнате. Ника волновалась, Дан видел, как дрогнула ее рука, чашка, которую она взяла, отпила глоток и поставила на место, звякнула о блюдце слишком громко. Поэт остановился и круто повернулся к Нике.

— Что ты знаешь о Маране и обо мне? — в голосе его не было ни гнева, ни удивления. — Не слишком ли легко ты судишь о вещах… более того, о людях?

Ника промолчала.

— В Темные века, — заговорил Поэт снова, — в Бакнии жил человек по имени Рината… вы слышали что-нибудь о Великом Установлении, нет? Еще двадцать пять лет назад Установление имело силу официального закона, закон этот, разрешив свободу верований, отменил отец последнего императора, за что и был убит фанатиками… однако его сын, последний император, надо отдать ему должное, не дрогнул и указ отца не отменил… Так вот, согласно Установлению, мир был сотворен Создателем Всего Сущего… Я, конечно, не могу пересказать вам все Установление, это довольно толстая книга… У вас, наверно, и времени нет?

— С чего ты взял? Давай, рассказывай. — Дан был рад оттянуть решающий момент, хотя уже меньше боялся его.

— Ну разве что вкратце. — Поэт прищурился, словно припоминая. — Сначала Создатель сотворил Первичную Глину. Из ничего. Из пустоты. Хваткий был парень. Умелец. Потом взял лучший кусок этой глины и вылепил Торену, которую предназначил себе в качестве жилья, а заодно и дневное и ночные светила — ну не сидеть же в темноте, когда у тебя такие ловкие руки! И уже позднее, комфортабельно устроившись на Торене, стал забавы ради мастерить из остатков глины всякую всячину. Вначале он делал звезды и украшал ими небо, потом это однообразное занятие ему, видимо, наскучило… или их уже вешать некуда стало?.. и он принялся развлекаться тем, что лепил деревья, цветы, животных, людей, чем и занимался до полного одурения… Чего смеетесь?