Четвертая Беты
Шрифт:
Поэт умирал. Он лежал в одной из комнат нижнего этажа Центрального здания и умирал. Дан понял это по его бескровному лицу и непрестанно перебирающим невидимые струны пальцам. И еще Дан увидел Нику, и ее лихорадочно горящие глаза и закушенные губы объяснили ему, что Поэта не в состоянии спасти не только бакнианская медицина… хотя что могло сохраниться у Ники? Несколько таблеток?
Маран подошел к Поэту, наклонился над ним. Поэт открыл глаза.
— Это
Маран молча откинул рукав рубашки и показал пропитанную кровью повязку на предплечье. Дан удивился про себя — за все эти часы Маран даже не заикнулся о своей ране.
— Это ничего. Заживет… Слушай, Маран, я все хочу тебя спросить… Почему ты не открылся мне сам? Подставил Нита… понимаю, он не решился бы исповедаться… кому попало… И однако ты мог сказать мне сразу, но не сказал… Почему?
— Я думал, ты мне не поверишь, — ответил Маран. И после паузы добавил: — Как ты догадался?
— Сам не знаю. Вспомнил, как ты меня прощупывал. После концерта. Это тогда ты решил, что я тебе не поверю?
— А что?
— Зря…
— Так это ты втянул его во все это? — вмешалась Дина Расти, впившись в Марана недобрым взглядом. — Зачем? Чего ты добивался? Этого? — она указала на Поэта обвиняющим жестом.
Маран на секунду зажмурился, потом вздохнул и тихо ответил:
— Мы — мужчины, Дина. Это может случиться с каждым, если этого бояться, ничего в жизни не совершишь.
— Он свое совершал. Его дело — писать песни, а не подставлять себя под пули…
— Ты неправа, Дина, — перебил ее Поэт. — Ты неправа… Кому нужны песни того, кто на войне прячется в убежище, а во время борьбы за правду коллекционирует слухи?
— Неужели ты не понимаешь, что ему надо было свалить Изия, и он воспользовался твоей популярностью?
— Нам надо было свалить Изия, нам! Я не простил бы ему, если б в этом деле он обошелся без меня… Не слушай ее, Маран! При виде крови женщины теряют способность рассуждать здраво. С этим все нормально. Но я недоволен тобой. Ты не должен был позволять толпе расправиться с Изием…
— Как же я мог не позволить? У меня было всего несколько человек. Их убили бы вместе с Изием, если б они стали его защищать.
— Вмешался бы сам…
— Прости, мне было не до этого! Когда у человека на глазах падает, прошитый автоматной очередью, его друг… О своей ране я не говорю. Могу же я растеряться…
— Маран! — Поэт укоризненно покачал головой. — Я знаю тебя тридцать лет. Рассказывай свои сказки другим, они поверят, это правдоподобно. Но я… Чтоб ты чего-то не предусмотрел… Я знаю, ты рассчитываешь свои партии на двадцать ходов вперед. Ты не мог не учитывать такого варианта, он просто напрашивался. Если ты не принял против него мер, значит,
Маран молчал. Поэт пристально смотрел ему в глаза.
— Я не подстраивал подобный вариант, если ты имеешь в виду именно это, — нарушил наконец молчание Маран. — Но ты прав, я его учитывал. И даже надеялся на него. Слишком опасно иметь за спиной живого Изия после десяти лет его безудержного восхваления и возвеличивания. Сколько фанатиков с готовностью закроют глаза на любую истину во имя своего упоительного заблуждения… да что говорить, разве пули, доставшиеся тебе, тебя не убеждают?
— Я вижу, свою партию ты рассчитал не на двадцать, а на сто ходов вперед, — сказал Ила Лес. — Что ж, с политической точки зрения все грамотно.
— А с человеческой? — мучительно вздохнул Поэт.
— Мы его не трогали. И никто в мире не упрекнет нас в том, что мы могли спасти его и не спасли.
— Верно. Но мы-то сами знаем… А я мечтал начать все сначала, чистыми руками…
— Маран! — сказал неожиданно Ила Лес. — Признайся честно, в твоей партии учтена фигура, которая носит имя Ила Лес?
Маран усмехнулся уголком рта, но не ответил.
— А если я скажу, что буду бороться против тебя?
— Почему?
— Ты сильный человек, Маран. Слишком сильный. Тебе никто не нужен. Ты все можешь и захочешь делать сам. Сам думать, сам решать… Но во мне ты ошибся. Пока я еще в твоей власти, вели посадить меня обратно в подвалы, ибо я буду бороться против тебя.
— Делай, что хочешь, Ила. Ты свободен. Можешь уехать хоть сейчас.
Ила Лес взглянул на него исподлобья, но ничего не сказал, а тяжело сел в кресло у постели Поэта.
Ника неслышно подошла к Дану.
— Я устала, Дани, — прошептала она чуть слышно. — Устала… От своей беспомощности, что ли?.. Я… Наверно, я чего-то не поняла, Дани… — Дан молча обнял ее за плечи. — Правда, Дани. Вначале мне все казалось ясным, а теперь… Знаешь, я была в башне вместе с Поэтом и Диной, и когда стали кричать «Убить Изия!», я абсолютно, ну абсолютно растерялась, не могла решить для себя, что правильнее… вру, я думала о том, что выгоднее, представляешь?
Открылась дверь, и в комнату вошел Ган.
— Маран! — сказал он неуместно бодро. — Приехал Тонака, хочет тебя видеть.
— Тонака? — Маран заколебался. — Я скоро вернусь, — сказал он наконец и торопливо вышел. В открытое окно было хорошо видно, как он с юношеской легкостью сбегает по ступенькам.
— Тонака в восторге от него, — сказал Ган, ни к кому не обращаясь.
— Тонака вряд ли придет в восторг так скоропалительно, — заметил Ила Лес скептически. — Но ты, я вижу, дал на старости лет этому мальчишке обвести себя вокруг пальца.