Чума в Бедрограде
Шрифт:
— А ты не запомнил, что контролируемое заражение способно распространяться и бесконтрольно.
— Мы уже знаем, что это не так, но с точки зрения здравого смысла — Габриэль Евгеньевич мог бы подцепить чуму случайно.
— Водяную чуму тоже отправят в наручниках на Колошму, если она опосредованно покусится на голову гэбни?
— Скажи это ей в лицо, если придумаешь, как с оным лицом связаться.
Охрович и Краснокаменный буднично встали, подхватили хлысты, пробирку с взятой на анализ кровью, объёмный тюк и явно вознамерились выйти уже из комнаты.
— Максим, хочешь немного древней мудрости даром?
— Не всё в этом мире крутится вокруг тебя одного.
— Если Габриэль Евгеньевич в трудную минуту вдруг игнорирует тебя, это ещё не значит, что дело в том, какой ты и что сейчас с тобой происходит.
— Иногда дело всего лишь в том, какой он и что сейчас происходит с ним. Чума, например.
Максим не собирался просить Охровича и Краснокаменного остаться, отвязать его, отпустить, дать увидеть Габриэля — было и так ясно, что уговоры бесполезны. Но он всё же задержал их на минуту:
— Последний вопрос! — вылетело у Максима. — Почему вы не сделали этого сразу? Не связали меня, не избили, а выслушали мой рассказ про Пинегу и даже создали иллюзию поддержки?
Охрович и Краснокаменный не обернулись.
— Он опять говорит о себе.
— Он неисправим.
— До него ещё не дошло, что он больше не голова гэбни.
— Наверное, мы не очень внятно это сказали.
— Говорим внятно: Молевич Максим Аркадьевич с сегодняшнего дня не является головой гэбни БГУ имени Набедренных.
— По причине увольнения из преподавательского состава по собственному желанию.
— Число, подпись Молевича Максима Аркадьевича.
— Теперь Максим Аркадьевич может быть подвержен любым издевательствам со стороны лиц более высокого уровня доступа без объяснения причин.
— В том числе издевательствам морально-этического характера.
— Максим, можешь считать, что это был допрос. В такой вот нетривиальной форме.
— Мы же должны были как можно подробнее выяснить, где и почему ты шлялся на самом деле.
— Вот мы и воспользовались твоим доверием. Грязно воспользовались.
— А то, знаешь ли, были интересные версии.
— Но допрос проведен успешно и интересные версии отброшены за ненадобностью.
— Радуйся, Максим.
— Серьёзно: радуйся.
Дверь за Охровичем и Краснокаменным захлопнулась, но квартиру они не покинули — по крайней мере, пока. Занялись своими делами. Можно попробовать докричаться до них, можно пошуметь, опрокинуть вместе с собой стул — но вряд ли они изменят своё решение. Пытаться же высвободиться самостоятельно не имеет смысла, Охрович и Краснокаменный вяжут узлы на совесть.
Это тривиальные пытки, подумал Максим, тривиальные пытки после нетривиального допроса.
Глава 24. Он, Гошка
Бедроградская гэбня. Гошка
Гошка не любил допросы.
Не то чтобы они не занимали его как форма досуга и способ получения удовольствия от работы, вполне. Но вот вся та вера, которую возлагали окружающие на допросы как на метод извлечения информации, раздражала.
Ну что тебе расскажет запуганный, озлобленный, забившийся в угол человечек, который только и видит, что форменные наплечники, только и думает — как бы пронесло? Ничего он тебе не расскажет, он будет слишком занят сокрытием мягких частей тела. А надо ж не так, надо ж со всей душой, по-хорошему, чтобы они сами пришли, сами захотели.
Потом и по мягким частям тела можно, но сперва — дело.
Наверное, хорошо, что Дмитрия Борстена будет допрашивать (то есть, конечно, будет с ним беседовать) Соций — кто сильнее верит в метод, у того этот метод и работает. Так что Гошка даже не возбухал особо, когда они с Андреем уединились разрабатывать планы завтрашней встречи, дал только несколько указаний («и, блядь, не вырывай ему язык до того, как он начнёт говорить, кассах не кассах») и пошёл к Бахте — вспоминать, что не только чума есть в Бедрограде.
В Бедрограде, например, нависает юбилей Первого Большого — херова головная боль в придачу к уже имеющейся. То есть проводится он, конечно, не в Бедрограде, а в области, но угадайте-ка, кто за всё это отвечает!
Неужели где-то ещё во Всероссийском Соседстве остались люди, которые правда во всю эту херотень про корни, ветви и прочее всеобщее равенство верят? Неужели остался кто-то, кому эта самая идеология за лето нужна содержательно, а не только для того, чтобы что-то доказать, кого-то опустить и не остаться в лохах?
Ведь должны же быть. Простые люди. Те, ради кого это всё нужно.
Оно ведь нужно ради них, а не ради собственных амбиций или по привычке, верно?
Когда-то на все эти вопросы были очень простые и очевидные ответы, но они затерялись — за большой политикой, бытовыми мелочами и «ну тут пустим музычку какую-нибудь, народу посрать, народ благоговеть явится». За постоянным чувством обязанности и «кто, если не мы», за постоянной же нехваткой денег на ремонт херовых дорог.
«Церемонию надо попышнее. Фаланги на нас и так нынче косятся, а теперь вот велели попышнее — придётся услужить», — сказал Бахта.
Фалангам тоже не приходится заниматься художественной кройкой и шитьём бюджета. Университету не приходится, Порту не приходится. Медицинской гэбне не приходится.
Бюро Патентов не приходится.
Никто из этих блядей не знает, каково это — держать в руках один кусок хлеба, видеть перед собой двух голодных людей и понимать, что дать каждому по заслугам, каждому столько, сколько полагается, никак не выйдет. И постоянно недодавать, и постоянно придумывать оправдания — для них и для себя.