Чума в Бедрограде

Альфина и Корнел

ДА КОГО ЭТО ТРЕВОЖИТ, ПРОФЕССОР

Бедроградская гэбня строит какие-то непрактичные планы, основная задача которых — быть зрелищными. Охрович и Краснокаменный сразу сказали, что никого в Хащине не было, правильно?

ТАК ЗАЧЕМ ПЕРЕПРОВЕРЯТЬ?

— С чумой решили покончить уже, чтоб от города хоть что-то осталось к тому моменту, как все между собой разберутся, — продолжал, и продолжал, и продолжал Гуанако, когда уже заглохнет. — Но они лечат сами, и мы тоже лечим сами, не координируясь. Это снижает эффективность, зато не придётся помощь от Медицинской гэбни обнародовать.

ОБИДА

Вся

эта игрушечка по перетягиванию лиц высокого уровня доступа вышла бы совсем весёленькой, если бы Бедроградская гэбенька в итоге узнала, что Университетику это удалось. А что Гуанако и Дима формально Университету никто — так это разве кого волнует?

Университет будет лечить город на деньги Медицинской гэбни. Бедроградская гэбня — на свои. И в конце кто-то поиздержится, а у кого-то будут средства на обновление гардероба революционного чучела.

Побеждает умнейший, красивейший и просто лучший.

То есть Охрович, Краснокаменный и революционное чучело.

ВсЕгДа (лучше: ВеЧнО, а то выходит сплошной не день больших последних букв).

С Портом всё не так просто. Каждый прыщавый истфаковский абитуриент читал в своём задрипанном учебнике: Порт — это АНАРХИЯ!! Ментальность, культура, традиция, так исторически сложилось и обусловилось — эбитесь.

Порт — это анархия, а анархия — это такой Габриэль Евгеньевич с кувалдой.

Мы знаем, что вы предлагаете нам благое, но мы откажемся, потому что мы откажемся, и особенно рьяно мы откажемся, если вы власть (ужас, кошмар, человек при жетоне, гибель свободных душ и вольных умов).

Не-е-ет, Порт любит кочевряжиться. Но уже сегодня к Охровичу и Краснокаменному приедут грузовики. Безвозмездные грузовики от старых друзей (сокурсников). В грузовиках — предметы, и Охрович и Краснокаменный не забудут снять налог.

Порт всё равно будет кочевряжиться. Денег и простых вещей ему мало. Ему надо эксклюзивных даров, редких штучек и артефактов.

Безвозмездные грузовики всё равно въедут в Порт с триумфом.

Порт будет кочевряжиться, но дальше уже есть Гуанако. Гуанако ещё кого-нибудь разведёт на бабки.

Или совратит.

Или запрётся с ним на складе. Или ещё где-нибудь запрётся.

У Гуанако ещё две черёмуховые капсулы остались.

БЕСЧЕСТНОСТЬ

— Вам не стыдно просить о помощи Медицинскую гэбню, Сергей Корнеевич? — сладенько пропели Охрович и Краснокаменный.

— Вы бы справились и без её головы.

— С головой вообще делать дела неспортивно.

— Ваш командир вас безо всякой черёмухи любит, он вам подрочить дал.

— И денег вы бы сумели найти.

— Можно было, например, ограбить саму Бедроградскую гэбню.

— Взять в заложники Первое Большое Перевёрнутое и потребовать выкуп.

— Устрашить мирное население бездарно розданными скопцами.

— Зачем вы прибегаете к дешёвым приёмчикам?

Гуанако сделал лицо очень бедного и очень дальнего родственника.

Охрович и Краснокаменный по-прежнему видели все его лица со спины.

— С командиром — кто ж знал, — промычал Гуанако. — Я и не думал, что он ко мне до сих пор так по-человечески относится, что разговор сам собой сложится. Может, кстати, и не сложился бы без дополнительных химических воздействий, только мы этого уже никогда не узнаем. Наркотики — это дёшево, зато надёжно. А всякое там человеческое отношение — никогда не знаешь, есть оно или нет. Не принимаются претензии! Как умеем, так и работаем.

— Кто вам сказал, что вы имеете право не принимать наши претензии? — возмутились Охрович и Краснокаменный.

— Человеческое отношение всегда есть, если есть один человек и второй человек.

— Человеческим отношением называется отношение первого человека ко второму.

— И наоборот.

— Вот какое оно — другой вопрос.

— Мы-то думали, вы храбрый, а вам нужна наркота, чтобы не робеть пред командиром!

— Всё равно гнильё ваши предъявы, — заупрямился горный попрал Гуанако. — Можно просто не робеть, а можно действовать эффективно. Если это означает перестраховываться, приходится перестраховываться. Мы тут все и так достаточно без страховки наворотили, чтоб теперь разгребать ближайшие десять лет. Слушайте, — вдруг прервал он нравоучительную тираду соображением о жизни насущной, — все понимают, конечно, что Максим — ваша добыча, и вам решать, что с ним теперь делать. Но встаёт вопрос: вы решили?

— Мы что, не можем его убить? — хором (иногда они позволяли себе) вскричали Охрович и Краснокаменный.

— А вы хотите? — усомнился Гуанако. — Он же так будет меньше мучиться.

— С чего вы взяли, что преумножение людских страданий в наших интересах?

— Вам кто-то что-то про нас наговорил?

— Не верьте. У нас много злопыхателей, и они врут.

— Назовите имена, и к вечеру они самолично признаются вам в том, что врали.

— И не спрашивайте, что у них с лицом: упали с лестницы.

Гуанако позорно сбежал в свою привычную прострацию:

— Я не настаиваю, но, возможно, стоит подумать о Максиме в практическом ключе.

— Вы пытаетесь купить нас нашим священным обетом, — укорили его Охрович и Краснокаменный.

— Студенты многое бы дали за возможность применить заместителя заведующего кафедрой в практическом ключе.

— Меньше, чем за заведующего кафедрой, но у того временно истёк срок годности.

— Только в последнее время Университет наконец-то искренне плюнул на интересы студентов.

— Что мы, разумеется, всецело одобряем.

— О где, о где нам искать клиентуру, Сергей Корнеевич?

— Если же вы не пытаетесь нас купить, Сергей Корнеевич, то будьте прямее и твёрже.

— Осознайте, что вы реальная власть.

— Дайте нам приказ.

— Вам понравится.

— Вам вообще такое нравится.

— Прямее, Сергей Корнеевич, и твёрже!

— Не просите невозможного от человека в шёлковой рубашке, — воспротивился шёлковый Гуанако, скуксился и закурил.