Чума в Бедрограде
Шрифт:
А Святотатыч-то пошутил про Университет.
Только потом, примерно в святотатычевском тогдашнем возрасте, Гуанако вдруг врубился, почему.
Потому что когда с тобой рядом есть кто-то, кто ощутимо младше тебя, это только поначалу ты учишь его всяким глупостям и твёрдо знаешь, что нельзя отпускать — пропадёт ведь без тебя. Зато стоит этому кому-то научиться всему необходимому, приходит поганое чувство: всё, экзамены сданы, дальше он как-нибудь сам. Приходит поганое чувство, что он хочет дальше как-нибудь сам. Нельзя же всё время сидеть на месте, надо что-то делать, зачем-то бежать, надо куда-то плыть на Курёхине — а ты не можешь, ты старый-и-скучный.
То есть Святотатыч не может. У него тот самый диагноз, который был проставлен в липовой справке от батюшки Гуанако. Доплавался он уже до диагноза и дотонулся.
Гуанако узнал перед самой Колошмой, когда пришёл поплакаться, что его собственный мальчик, кажется, хочет дальше как-нибудь сам. Узнал, охуел, рефлекторно спрятал под стол руку с перстнем с треугольным камнем.
Ну и поржали же они тогда.
А через пару дней — Столичная гэбня: вербовка или Колошма. И Гуанако не то чтобы прямо настолько не хотел вербоваться, но вербоваться — это точно на ближайшие годы застрять безвылазно в Университете, а Диме доучиваться как раз эти самые ближайшие годы, а Диме так хочется побыть самостоятельным, а не мальчиком-при-Гуанако, что лучше уж Колошма, чем вербовка.
И всё было, конечно, не совсем так и уж точно не только так (контрреволюционные студенты, сваливаемый на них подрыв Первого Большого Переворота), это Гуанако сейчас драматизирует для целостности картины.
Но очень не без этого всё было.
И ведь живут же где-то люди, которые не верят в дурной фрайдизм (да сам Гуанако первый не верит, когда нормальный, но не когда Димы почему-то нет на блядской койке Святотатыча, а телефон всё не звонит!).
Колошма — это отдельный пиздец.
Степняки говорят «дурное место», а оно не дурное, это фрайдизм — дурной, а место — заколдованное. Пять-шесть допросов, двое суток в камере вместе с Начальником Колошмы, сорвавшаяся рука у охранника, который эти двое суток охранял начальников кабинет, — и пожалуйста, скандал на весь госаппарат.
Начальника Колошмы (Савьюра — самую мягкую, лёгкую и лечебную из наркотических трав степи) Гуанако из головы вряд ли когда-нибудь выкинет.
Потому что.
Потому что, если человек с двадцати пяти до сорока пяти лет ни разу нормально не улыбался, а тебе удалось так пошутить (встать на голову, снять штаны, попросить пистолет застрелиться), чтоб его всё-таки прорвало, — пойди попробуй ещё выкинуть там что-нибудь из головы.
И закрыли эту тему.
О таком можно было разве что с Хикеракли разговаривать, который заехал как-то на Колошму, к Гуанако в гости. Сам Хикеракли тоже хорош: налил стародавних революционных соплей про волосы цвета дорогой твиревой настойки и предложил в этой луже заняться политикой. Пристроить студентов из контрреволюционного выпуска, ага.
Потрепались за жизнь, а закончилось всё гэбней прямо в Университете.
А ещё через пару месяцев из-за этой гэбни прямо в Университете, которая не приглянулась гэбне прямо в Бедрограде, на Колошме оказался Дима.
Не самостоятельный и не взрослый, а испуганный и несчастный, потому что страшно, потому что не верится, потому что ему устроили психологические воздействия, которые только в дурном месте Колошме и возможны. А ещё потому что в блядских расшифровках блядских двух суток в камере с Савьюром — сплошная радиопьеса, где всем сначала очень плохо, потом очень хорошо, а потом кто-то умирает, а кого-то водят целовать трупы.
И пойди попробуй ещё объясни, как так.
И пойди попробуй ещё проснись среди ночи и сообрази без очков, чья башка у тебя на плече. Не свихнись от обилия соплей в жизни, пойди попробуй. Пойди-пойди.
За год ходить пробовать становится легче, но приезжает миленький-славненький Андрей, поднявшийся с гэбни Колошмы до Бедроградской гэбни, и опять чего-то хочет. Гуанако ему когда-то уже последнюю тюремную робу отдал — подписал признание в подготовке преднамеренного убийства Савьюра, — а ему всё мало, миленькому-славненькому.
Университет ему подавай.
За Университет Гуанако сам порвётся на тюремную робу, но Андрей был настойчив, и у него был Дима. И рычаги давления: аллергия на твирь, неравнодушные к кассахским шлюхам младшие служащие, безымянные заключённые, которых можно вдоволь стрелять.
И аппаратура у него была эта самая, записывающая и воспроизводящая изображение.
На безымянных заключенных Гуанако сломался (ну не на младших же служащих ему ломаться — превосходная порнография, глаз радуется!).
Дима не умеет убивать, и учить его бесполезно.
Не надо его учить.
Гуанако сломался и наплёл Андрею какой-то полуправды про то, что с Университетом можно сделать. Был бы Андрей поумнее, он бы додавил, задал бы нужных вопросов, разглядел бы несостыковочки. А так — остался с полуправдой, из которой выгоды извлечь не удалось.
Может, и разглядел бы, и задал бы.
Но тут — опа, степная чума.
Дальнейшее Гуанако довольно подробно расписывал давеча Социю, только в одном приврал: заточка в Димину спину воткнулась хуёвенько — все выжили, кроме втыкателей. Ну, рука отнялась, так это бывает.
А стрёмно было как раз так, как расписывал Социю.
Очень стрёмно.
Потому что степная чума, а у тебя в камере даже завалялись недюжинные запасы алкоголя и сигарет (стараниями уже почившего Хикеракли), и охранники к тебе привыкли, они тебя помнят по истории с Начальником, они тебя в обмен на твои богатства выпустят в блядскую степь, но Дима-то не пойдёт. Дима что-то придумал в плане лекарства, Диме кажется, что он вот-вот поймёт, как лечить неизлечимую степную чуму, Дима подался в добровольные санитары, Дима носится со своими изоляторами, с больными и со здоровыми, Дима поубивал из-под палки безымянных заключённых и теперь Диме хочется спасать других безымянных заключённых.