Чума в Бедрограде
Шрифт:
У Максима на правой руке совсем побелели пальцы, и Гуанако всё же принял кое-как вертикальное положение, потому что его вдруг очень припёрло ослабить Максиму петлю.
Максим не понял, брыкнулся, выкрикнул:
— Вы издеваетесь?!
То есть не выкрикнул — вышептал скорее уж. Но в любом случае — «вы».
Странно, непривычно, давно-это-было. Опять сбивается. Зачем?
— Нет, — честно ответил Гуанако.
Издеваться — это ходить в шелковой рубахе к бывшему командиру, например. Да и то.
— Тогда пристрелите меня к лешему, — выплюнул («вы»!) Максим.
— Приплыли, ёба.
— Я не хочу разговаривать, объяснять, оправдываться. Не хочу.
Гуанако вмазал ему с ноги куда-то в грудь. Несерьёзно, безо всякого желания.
— Дай угадаю: так ты станешь общительней, потому что тебя задевает, когда по-хорошему. По-плохому проще?
Максим мотнул тяжёлой головой, но вышло уже менее убедительно, чем раньше.
— Прости, не сообразил сразу, — Гуанако картинно вздохнул, пытаясь вспомнить шелково-рубаховые ощущения. — Наверное, чтобы ты сам захотел мне что-то рассказать, я должен тебя демонстративно не слушать. Ты не умеешь по-человечески, ты же пресмыкаться любишь.
Как желваки-то заходили, а.
Нести всю эту чушь было неловко. Особенно неловко — потому что эффект, увы, наличествовал.
— Только предупреждаю сразу: совсем уж эталонным Габриэлем Евгеньевичем морду воротить я не смогу, ага?
— Перестаньте паясничать! — рявкнул Максим, и это вышло у него отлично.
Этак преподавательски. Если не гэбенно.
Гуанако даже задумался на секунду, от кого он чаще слышал в своей жизни «перестаньте паясничать» — от преподавателей или от разнообразных голов гэбен?
— Это ты перестань, — ляпнул он. — Нечего уже, Дима-то откинулся.
Максим глянул непонимающе, пошевелил губами.
— Сделал, сделал ты, чего хотел. Теперь поведай, нахуя.
— Он вас… тебя обманул, — явно начал считать половицы Максим. — Наверное. Он всё отрицал, но кто, если не…
— Невнятно, — нога Гуанако опять проехалась по рёбрам.
Ну почему, блядь, нельзя ответить, когда тебя спрашивают нормально? Зачем, блядь, обязательно все эти танцы устраивать?
«Все эти танцы» — это Савьюр так говорил.
«Оставим все эти танцы», потому что кому оно нужно, потому что и так уже всё ясно, потому что тратить время и силы на обманы и недоговорённости — глупо.
Вспомнилось: когда Савьюр откинулся, хотелось проехаться ногой по собственным рёбрам. А лучше сразу по голове.
— Вчера вечером я имел разговор с Бедроградской гэбней, — заявил Максим, и мигом стало неприлично весело. — Они приходили к Охровичу и Краснокаменному спросить меня, я ли заразил наш… дом на Поплеевской.
Вот упорные. Гуанако же честно сказал: нет, не Максим.
— Взгляд с другой стороны вправляет мозги, — Максим посмотрел на Гуанако (с другой стороны?) с вызовом. — Ведь это было бы так умно, так практично для Университета — заразить кого-то из своих. Если бы фаланги не наплевали на нас, если бы наш запрос к фалангам был сформулирован иначе, это стало бы первейшим аргументом для применения санкций к Бедроградской гэбне.
— Ты так ухватился за эту мысль, потому раньше она не приходила тебе в голову и теперь открыла новые горизонты большой политики? — со всем ядом, на который он был способен, переспросил Гуанако.
Гуанако ведь говорил им всем — Озьме, когда прошёл слушок, что Габриэля Евгеньевича в Порт транспортировал кто-то напоминающий Максима, Социю, когда он наседал, — кишка узка и размах крыльев не тот.
Не умеют в Университете такие сделки с лешим проворачивать.
— Я так ухватился за эту мысль, — строго, преподавательски-гэбенно отчеканил Максим, — потому что я всегда считал, что враг — вот он, с другой стороны. Не рядом со мной.
— Они в полном составе тебя навещали? — переключился Гуанако, и Максим почему-то опешил.
Он что, правда думал, что они тут будут до глубокой ночи спорить о его эпических деяниях?
— В полном, да. И не слишком трезвые — запах джина за ними так до утра и не выветрился.
Разобрались-примирились? Ну и отлично, камень с души.
— Жрать хочешь? — ещё ослабил верёвку Гуанако.
Максим поднял на него непонимающие глаза.
— Жрать. Принимать пищу. Говорят, это бывает уместно для поддержания физических сил. Попельдопель утверждает, что и моральных тоже.
Предложить ему актинии слабой соли, из-за стоимости которых столько дерьма в четверг вылилось?
— Я и представить не мог, насколько же вам плевать, — едва ли не обиженно выдал наконец Максим. — Я думал, у вас к Диме было хоть что-нибудь. Меньше, чем к Габриэлю, — и он это знал, и поэтому он заразил Габриэля… но чтобы вот так?
Гуанако порвало. Просто порвало.
То ли это Димино наркотическое пойло, то ли это у Максима было слишком смешное лицо разочарованного отличника на первой сессии, который только что узнал, что можно не делать каждый день домашнюю работу и всё равно как-то жить, — но Гуанако буквально согнуло пополам от хохота.
— Максим, ты всерьёз полагаешь, что когда «что-то есть», следует драть глотки зубами всем, кто косо посмотрел?
— Я не косо посмотрел, я убил его!
Все так легко ведутся на россказни о Диминой смерти, что, если ему приспичит умереть-таки в самом деле, никто ведь не поверит.
Гуанако первый не поверит.
Только не сегодня, пожалуйста, блядь.
— Забей ты, пока вроде нет. Я спиздел.
Максим сверкнул глазами, набычился:
— Я никогда не смогу вас понять. Вас, Диму, если он действительно не заражал наш дом…