Дальние снега
Шрифт:
Колпак сдернули в комнате генерала Левашева.
— Вы обвиняетесь в умысле цареубийства, — без околичностей мрачно сказал этот моложавый, черноусый генерал. — Как вы могли, капитан-лейтенант, решиться на такое гнусное покушение?
Бестужев с недоумением поглядел на него. В обществе не раз говорили, что цареубийство — вернейший способ к постижению поставленной цели, и ему самому нередко приходилось думать об этом. Но не придя к твердому решению — достоин ли такой путь для ревнителей правды и закона, — он никогда не проронил ни слова на собрании или в частных беседах. Поэтому сейчас подобное обвинение его не испугало.
— Это гнусный навет, генерал, — решительно сказал Николай Александрович. — Дайте очную ставку с тем, кто приписывает мне сей замысел, и я уличу его в клевете.
Генерал, немного смутившись, помедлил с ответом, и Бестужев подумал, что, вероятно, свидетелей у него нет, а Левашев просто пытается взять на испуг.
— Однако, — продолжал Левашев уже не столь уверенным тоном, — улики, кои у вас в доме обнаружили, дают повод к сей мысли.
— Улики?
— У вас в гостиной найдена колода новых карт. И верхние из них разложены весьма подозрительно: рядом с королем — туз червей, туз пик, десятка и четверка.
— Что же тут подозрительного? — с недоумением посмотрел на него Бестужев.
— Я так разумею, — заметил Левашев, — что это означает: поразить государя в сердце четырнадцатого числа.
Бестужев невольно расхохотался:
— Ну, вам, генерал, только таинственные романы писать. Карты сии служили матушке для пасьянса. И если расклад их кажется вам подозрительным, то почему бы не понять его так: царь надает нам тузов четырнадцатого числа?
Левашев криво усмехнулся.
— Что ж, оставим это. Но должен сказать, что в письменных ответах на первые вопросы вы не проявили должной искренности и пытаетесь умолчать о многих важных сторонах дела.
— Напротив, генерал, — возразил Бестужев, — я старался отвечать с исчерпывающей полнотой. Не моя вина, если знаю немного — в обществе я не принадлежал к числу главных лиц.
— Ваша истинная роль в обществе известна нам лучше, нежели вы можете предполагать, — многозначительно сказал Левашев, — Сообщники ваши показывают о сем достаточно подробно. И если в ваших показаниях будет менее прямоты, нежели в других, оное едва ль послужит вам на пользу… — Он помолчал и добавил: — Ваше дело будет отныне вести генерал Бенкендорф. Коли не желаете себе зла, вы не должны вызывать у него нареканий в неискренности…
…Александр Христофорович Бенкендорф был вернейшим помощником государя. Весь бунт 14 декабря он провел в царской свите, а после разгона бунтовщиков артиллерией быстро выловил попрятавшихся и разбежавшихся заговорщиков. Он отмечен был еще в войну с Турцией, затем в Отечественную, а лет за шесть до событий на Сенатской стал начальником штаба гвардейского корпуса.
Теперь, на новом поприще, определенном ему императором, — политического сыска — Бенкендорф вел дело напористо-вкрадчиво.
Выходец из семьи прибалтийских немцев, он в юности воспитывался в петербургском пансионе французского эмигранта аббата Николя, где главенствовали иезуиты. Императрица Мария Федоровна дружила с матерью Александра Бенкендорфа, а поэтому благоволила к мальчику, проверяла его отметки, а временами даже брала его во дворец.
Николай Александрович знал Бенкендорфа, но больше издали. Это был генерал невысокого роста, лет на десять старше его. Он производил впечатление человека воспитанного, деликатного, хотя однажды Бестужев увидел его иным — это было во время тяжкого для Петербурга наводнения.
Бедствие оказалось пагубным. Бушующее море разлилось по улицам и площадям. Вода поднялась не менее, чем на три аршина, скрыв даже фонарные столбы. Плыли будки с часовыми, сорванные крыши, заборы, строевой лес, наверное, с доков адмиралтейства, трупы с размытого кладбища и мертвые, настигнутые в бараках, казармах, домах…
В камере равелина Бенкендорф появился неожиданно. Кивком головы выставив коменданта, сказал сочувственно, указывая глазами на стены:
— У вас сыро…
Бенкендорф сел на табуретку и предложил Бестужеву сесть на койку. Пристально взглянув на арестанта, подумал, что где-то встречал этого человека и обстоятельства той встречи были неприятны.
— Я пришел к вам, — сказал он на хорошем французском языке, — как посредник от имени его величества. Разговор наш останется в тайне. Его величество благоволит к вам и ожидает от вас доказательств вашей благодарности.
— Весьма признателен, ваше превосходительство, — сдержанно сказал Бестужев.
Ему понравилась непринужденность, приветливость Бенкендорфа. Он был аристократичен без высокомерия и элегантен.
— Вы не подозреваете, что государь делает для вас. Можно быть добрым, милосердным, но всему есть границы. Он превышает свое право, милостиво относясь к вам, хотя вы и навлекли его порицание.
Речь Бенкендорфа была тихой, вкрадчивой, словно убаюкивала.
— Покоритесь, Николай Александрович, необходимости, — говорил он, — это самое разумное. Государь убедился в незлонамеренности ваших поступков, питает к вам расположение. Всякая с вашей стороны неискренность только затянет дело, затруднит испрашивать снисхождение. Подавляющее большинство членов тайного общества будет помиловано, а вы тем более. Объясните же по самой истине все, что можете вспомнить, изложите это письменно. Мы уже обо всем знаем: имена, поле деятельности, намерения. Вы только подтвердите — это вовсе не будет означать, что вы кого-то «выдали».
После этого разговора Николай Александрович подробно описал цели и планы тайного общества, но в своих показаниях назвал лишь те имена, которые должны были быть уже доподлинно известны следствию.
Тогда генерал стал ночами вызывать его в свой кабинет. И как-то сказал, теперь уже по-русски:
— Вы находитесь между жизнью и смертью!
Бенкендорф вдруг вспомнил обстоятельства, при которых впервые встретился с Николаем Бестужевым. Это было во время последнего наводнения!
Флотский офицер, надо отдать ему должное, спас многих людей. Свозил их в безопасное место, раздавал выделенные для них провиант, одежду, деньги, послал нарочных, чтобы те из близлежащих деревень доставили печников и стекольщиков. А затем пришел к Бенкендорфу с делегацией почетных граждан, которые предъявили претензию, что, мол, его помощник ворует деньги, предназначенные для пособий пострадавшим.