ДеньГа. Человек в море людей. Часть 2. На конь!
Шрифт:
– Ну да? – недоверчиво засмеялся Табунов, но тут же что-то вроде припомнил. – Брыкался, говоришь… Ох, как я спал! Как спал! Тысячу лет так сладко не дрых. И правильно, что не подняли. Шут с ней, с рыбалкой. Ещё нарыбачусь. А где мужики-то?
– Пашка на лодке, а Саня где-то здесь, недалеко…
Табунов заметил торчащий из воды шнур, потянул и выудил сетчатую кошёлку – там билась одна единственная рыбёшка. Заулыбался.
– Весь твой улов?
– Да, что-то не ловится, – без малейшего огорчения ответил Олег. – Вот посижу ещё и эту отпущу.
– Чего так?
– Жалко.
– Кого жалко? – удивился Табунов.
– Рыбу.
– Ну, ты даешь! А чего её жалеть-то?
– А ты представь, что тебя за губу подцепили и тянут. А потом живому брюхо распорют, выпотрошат и – на сковородку. Или в кипяток. Как, приятно?
Табунов добродушно рассмеялся – не над тем, что сказал друг, а над тем, как он это сказал – серьёзно, без тени улыбки.
– Смеёшься… – Олег пошлёпал поплавком по воде. – Один умный человек сказал: самый ужасный крик тот, который мы не слышим. Понимаешь? Мы тянем рыбу на крючке, она верещит, а мы – не слышим…
– Ну ты-то, наверно, слышишь, – пошутил Табунов.
– Слышу, – серьёзно ответил Олег. – Не всегда, правда… Но стремлюсь.
Табунов покачал головой, принялся разматывать свою удочку.
– Вот смотри, – продолжал Олег, – любую животину – корову там, кролика, свинью, ещё кого-то – прежде чем свежевать, убивают. А почему? Да потому что кричат они. Кричат так, что… Ну, понимаешь, в общем…
– А кроме того, – перебил Табунов, – корова, вырываясь, и копытом очень может дать. И на рог насадить. Потому и забивают.
– Ну да. А рыба не кричит, копыт не имеет. Слабая она. Вот мы ей, живой-то, и выпускаем кишки, и чешую обдираем. Представляешь? Представляешь, что она должна испытывать при этом?
– Слушай, а ты, случаем, не заделался вегетарианцем?
Табунов засмеялся и обнял друга. Он узнавал того, прежнего Олежку, во многом чудного, непохожего на других.
И вдруг начался клёв. Причём только у Табунова – Олегов поплавок стоял, как вкопанный, ни дрожжинки. А Табунов тянул одну за другой, еле успевал червяка насадить, забросить – и поплавок нырк! Табунов взмок. Глаза пятаками. На висок вена выползла. Пульсирует, дёргается, капельки пота вниз ссовывает.
– Уфф! – шумно отдувается он и – словно спугивает. Поплавок замирает столбиком. Минуту стоит. Другую стоит. Пять, десять минут прошло – стоит!
Табунов досадует, Олег смеется.
– Смейся, смейся, – скрипит Табунов, – мне и этого хватит. Вона, красавицы! – и тянет из воды садок. В нём плотно хлещутся тугой ртутью тела несчастных немых, штук десять, не меньше. – Вот это ушица будет! – восторгается он. – А, Олежка?
Олег смотрит без зависти – азарт рыбака ему и впрямь неведом.
– А ты, вроде бы, тоже не ходил в рыбаках, – говорит он Табунову. – Или пристрастился?
– Да нет. Эта рыбалка – первая года за два. Не рыбачу, а вот когда приходится, ну… коллеги иной раз уговорят, сяду тогда с удочкой, и стоит, веришь, одной попасться – всё, зверею. А потом, – Табунов пожимает плечами, – опять живу спокойно. Без рыбалки.
Табунов откинулся на спину, загляделся в небо.
– Ну а ты всё там же работаешь? – спросил он Олега чуть погодя и засмеялся: – Директором школы-то ещё не стал?
Олег замялся. Потом усмехнулся и буркнул:
– Директором – нет, а вот грузчиком – да.
– ?!
– Попёрли меня из школы.
– Как так? – крякнул Табунов и изумлённо уставился на друга.
– Да так, – Олег вздохнул, поднялся рывком. – Что называется, «А не позволите ли вам выйти вон, уважаемый Олег Александрович!» Ну да ладно, потом как-нибудь расскажу. Пошли ухой заниматься.
– Пошли… – растерянно откликнулся Табунов.
20 руб. 60 коп. Вкус компота с хлебом и крутым яйцом
Озеро оказалось небольшим, но глубоким и неожиданно студёным.
Солнце, раскочегарившись добела, отсюда, из воды, смотрелось просто ярким, блескучим кругляком жести. И жалило оно только глаза, тело же, под самый подбородок, облепил плотный холод – сердце толкалось в горле, лёгкие заходились судорожными вздохами, глаза лезли на лоб.
Табунов ухал, лупил руками и ногами по жидкому льду и проклинал неслабыми словами друзей – те только что сбросили его с берега и теперь заходились в хохоте, размахивая руками и тыча пальцами. Потом они сгребли Сажинова, но он вывернулся и побежал вдоль берега. Друзья – за ним.
Табунов погрозил им вдогонку кулаком, нырнул и поплыл от берега. Мерно работали руки, бурлили сзади ноги, и с каждым гребком становилосьтеплее, теплее. Скоро Табунов и вовсе согрелся. Оглянувшись назад и обнаружив широкую полосу воды меж собой и берегом, он вдруг вспомнил свой недавний морской заплыв к злополучному волнорезу, вспомнил – и остановился, повернул назад.
Потом в озеро прыгали приятели. Ныряли, кто дольше. Ныряли, кто дальше. Гонялись друг за другом. Брызгались. Гоготали…
Сущая, словом, идиллия. Прорыв в детство, в отрочество. Всё – как там. Дружки, вода, небо. Палатка на пригорке. И – никаких проблем. И – никаких дел. Забот, хлопот. Всё они где-то там, за этим синим лесом, за километрами дорог и уж, конечно, не под этим небом. Дела съёжились, дела согнулись, дела сжались в маленький, совсем крохотный комочек, и можно взять его в ладонь, и сдавить хорошенько, и слепить из него всё, всё, что только захочется, только придумается. И разожмётся ладонь, и заискрится взгляд, и задрожит от радости душа – вона как, а ты боялся! Это ж так просто, смотри, я ещё раз повторю, мне совсем не трудно…