Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
— Там же вода холодная, — пролепетал Будда.
— А-га-а! И высоко!
— Хорош, балбес! — встрял Джонсон. — Не заставляй людей волноваться. А то мы тебя сами сбросим.
— О! Еще один ссыкун! — ухмыльнулся Икс.
— Сказал тебе, завязывай! — поддержал Миха, — Гастелло хренов, Икар недоделанный.
— Чего наехали-то?
— И ваще, только козлы давят друзьям на больные мозоли, — разъяснил Джонсон. — Пошли отсюда! — добавил он, увлекая за собой Миху и Будду. — Не будем мешать бешеному парашютисту.
— Да, ладно, чего вы? Чего вы — я пошутил! — до Икса наконец дошло, что он перегнул палку. — Хорош вам...
Будда остановился.
— Подождите! — Он с обидой посмотрел на далекую, темную и холодную воду Москвы-реки, и зрачки его расширились от страха. — Икс прав. Сколько здесь? — голос Будды упал до почти хрипа. — В высоту?
— А что? — спросил Джонсон.
— Нет, правда, сколько?
— Метров двадцать будет, — прикинул Миха.
— Двадцать, — завороженно повторил Будда. — Немало. Да... Ну что ж — я прыгну отсюда. Двадцать — так двадцать.
— Чего?!
— Прыгну с самой середины, — сказал Будда окрепшим ровным голосом. — Не на спор, а просто так.
— Ну, да! — тут же выпалил Икс. — Рассказывай...
— Совсем рехнулся? — поинтересовался Миха у Будды, а Джонсон с укором посмотрел на Икса.
— Я, правда, очень боюсь высоты, — Будда поморщился. — Это правда — очень боюсь.
— Бывает, — развел руками Джонсон.
— Мы никому не скажем, — попытался загладить вину Икс и добавил в своей неподражаемой манере, — не бзди!
— ...и всю жизнь боялся, — продолжил Будда. — Это, наверное, врожденное. И если не вы — мои лучшие друзья, то... Словом, Икс прав — я буду прыгать. С этим давно надо было что-то делать. Прыгну отсюда. С самой середины.
— Прекрати.
— Спорим? — весело, но не без вызова произнес Будда.
— Ты же сказал «без всяких споров».
— Неважно!
— Когда? — недоверчиво и уважительно поинтересовался Икс и тут же пожалел о своем длинном языке — и Миха и Джонсон были готовы испепелить его взглядами.
— Через триста шестьдесят пять дней, — не задумываясь, ответил Будда. — То есть не позднее, чем через год.
— Слушай, ты это самое... — попытался замять дело Икс.
— Только научусь. И... сейчас-то уже холодно.
— Икс, ты тупой! — процедил Джонсон.
— Да, он тупой, — ухмыльнулся Будда. — К тому же от стыда красный, как рак. А я отсюда прыгну! — Будда засмеялся, да и все уже улыбались. — Икс, ты тупой красный рак!
Миха покачал головой:
— Хорошо. — Он вздохнул, глядя в глаза Будде и убеждаясь, что тот не шутит. — Еще один бешеный парашютист. Придется мне научить тебя прыгать.
Следующим летом Миха сдержит слово. Но Будда так и не прыгнет с середины Крымского моста. Ему не будет отведено 365 дней.
Вечером того дня Джонсон узнает, что его родители сегодня развелись.
Вмешиваешься
Они развелись, и от папы-флейтиста у Джонсона остался инструмент, который он всюду таскал с собой. Кстати, эта флейта-piccolo также в свое время была яблоком раздора. Когда импозантный, куртуазно-вальяжный «фатер» на пикниках развлекал своей игрой офицерских жен, вечерами мамочка закатывала ему сцены ревности.
И сейчас, выйдя в зал опустевшего ресторана, Джонсон думал об этой флейте.
— Эх, Миха-Миха! — снова вздохнул он и забросил в рот несколько жареных кешью.
Он думал о флейте и еще вспоминал один из дней того лета, когда Будда потряс их, потому что все возвращалось, и это надо было как-то связать.
Две утонувшие девочки
Джонсон подошел к высоким окнам своего ресторана и смотрел на ночь за стеклом. Все возвращалось: и почти невозможное сейчас, почти забытое ощущение великолепной, до пронзительности восторженной мальчишеской дружбы, и кое-что еще, что все они давно и безуспешно пытались забыть, навсегда похоронив в прошлом.
— Две утонувшие девочки, — вдруг проговорил Джонсон, — с них все началось.
Две утонувшие девочки
Вмешиваешься!
Когда Будда в большую волну
Вмешиваешься!!!
Джонсон стоял у окна и глядел на поздние или теперь уже ранние машины на предрассветных московских улицах. Скоро бульвар и весь город начнут просыпаться, появятся бегуны, а из клубов высыпят на улицу дети ночи.
— Две утонувшие девочки, — хрипло повторил Джонсон. Потом вздохнул и добавил с неохотой, с мутным чувством, словно срывая печать со старых воспоминаний. — Все началось с них. С того шторма. И я уверен, что старуха там тоже была.
Давно уже его голос не звучал так странно. И Джонсону это не понравилось.
Ночь катилась к своему завершению. И никто не заметил, как на краю Москвы появился черный автомобиль, припарковался у обочины, включив аварийный сигнал, и затих, не производя больше никаких звуков. Что-то странное, даже невозможное было в этом автомобиле, словно само его появление не совсем вписывалось в привычную картинку московской жизни. Да кому какое дело может быть до него в городе, перенасыщенном роскошными авто, в городе, который давно разучился удивляться.
Ну, кое-кому все же дело было.
В темноте под деревом сидел облезлый дворовый кот, подозрительно смотрел на странный автомобиль, отсветы монотонно мигающей аварийки отражались в его настороженном взгляде. Собственно, коту было чего опасаться. На своем веку он навидался разных гудящих машин. Большие, маленькие — все они были опасны, под их безжалостными колесами погибло немало его товарищей. Но этот автомобиль был хуже всех.
Что-то заставило кота подняться на лапы. Он пару раз крутанулся на месте и, будто сбитый с толку, снова уставился на черный лимузин, виляя кончиком наэлектризованного хвоста. Что-то было не так. Словно само пространство вокруг этих черных глянцевых поверхностей было каким-то... плохим. Не так. Намного хуже, чем с другими автомобилями. Кот действительно испугался. И машины, и того, что было внутри. Но вовсе не водителя — возможно, в других обстоятельствах кот с удовольствием бы потерся о его ногу. Нет, не водителя. Чего-то совсем другого.