Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Охрану пускай уберут, офицеров и так выдадим.
Пока шли приготовления к выступлению, в штабном вагоне разрабатывали оперативный план. У всех
членов комитета настроение было приподнятое.
— Солдатам не терпится помериться силами с офицерьем, — говорил Гончаренко.
— Сейчас привезли подарки от ревкома, — вторил ему Нефедов.
— А солдаты не берут, — говорят, не за подарки боремся.
— Молодцы ребята, не подкачали.
— Ну вот и решили. Полк на Тихорецкую, бригаду на Екатеринодар. Остальные останутся на Кавказской.
Едем эшелонами. Под городом сгружаемся. Вы нам даете бронепоезд?
— Да, — утвердительно кивнул головой матрос. — И санитарный поезд даем.
— Ну, все. Пообедают солдаты — и выступим.
— И я с вами, — заявил матрос.
— А теперь пошли в штаб главнокомандующего.
Во время обеда Маруся отозвала в сторону Гончаренко.
— Ухожу я, Вася.
— Куда? Чего не сидится?
— Трудно мне… Зачем?
— Куда уйдешь?
— В санитарки пойду. Пользу тоже принести хочется.
— Ну, прощай. Хорошее дело.
— Васенька, я к тебе буду заходить навещать. Можно?
— Заходи, пожалуйста!
— Поцелуй меня, милый, любимый, на прощанье поцелуй.
Гончаренко, махнув рукой, отошел в сторону. А Маруся, оставшись на месте, с укором посмотрела ему
вслед.
*
Сколько здесь было войска?
Армия хитрого Воронина, бесстрашного Ратамонова, и всякие военно-революционные отряды:
баталпашинцы, устьлабинцы, некрасовцы, пятихатковцы, отряд кубанцы, просто кубанцы, георгиевцы, просто
лабинцы, елизаветинцы, урюпинцы и многие еще — и пешие и конные.
А сколько разных начальников и каких начальников!
Черноусов, что сам зарубил потом сотню офицеров под Тихорецкой, матрос Борщов, который ни бога, ни
чорта не боялся и со своими двумя сотнями терцев расколотивший около двух тысяч алексеевцев, вешавший
каждый генеральский погон на хвост своего скакуна. Были здесь и начальники без войска, как черноморский
Тихомиров, утверждавший, что за ним идет тридцать тысяч и что только сидят они пока дома, так как о мелкие
дела не хотят руки пачкать.
Находились в революционной армии Северного Кавказа и такие начальники из офицеров, как Воронин —
казак, например, что одним глазом своим косил на совет, а другим на штаб добровольческой армии корниловцев
и алексеевцев.
И каждый начальник — царь и бог, и каждый воин отряда — свободный гражданин.
Тщетно старались присланные из центра товарищи спаять воедино всю эту вооруженную силу, тщетно
бились, помогая им, Нефедов, Васяткин и Гончаренко. Объединение в централизованную армию не клеилось.
В штабе главнокомандующего Ратамонова заседали перед выступлением. Были тут члены краевого
ревкома и все начальники отрядов. Говорил блондин, присланный из центра — товарищ Полноянов.
— Друзья, армия без единого руководства — каша.
— Каша, — поддакивал ему главнокомандующий Ратамонов, высокий сивоусый казак в черном бешмете.
— Братцы, мне подчиняйтесь. Что сказал штаб, то и делайте, того и бейте.
— Так-то оно так, да надо с солдатами посоветоваться, — цедил сквозь зубы бывший офицер Воронин,
красавец-казак в белоснежной черкеске. — Кого постановят товарищи-бойцы, того и бить будем. Мы —
выборные начальники.
— Раз кадет, офицер или другая мразь — бей и никаких приказов, — возражал матрос Борщов,
бородатый мужчина в морском бушлате.
— Верно, братишка! — и хлопал по плечу матроса Друй.
— Товарищи, — продолжал Полноянов, — надо сообща. По одному нас всех расколотят.
— Известно, расколотят, — безразлично поддакивал солдат Черноусов, хохол с лукавыми
подмигивающими глазами.
— Только какие там приказы? Не на позиции ведь. Идет, скажем, враг, крикнешь: — хлопцы, на коня. И
пошла рубка. Вот что дорого.
— Товарищи, это не по-военному, — доказывал Нефедов. — Так не воюют.
— Так разве ж эго война? — отвечал Борщов. — Это молодецкая забава.
— Как воевать без единой связи, разведки и охранения, — продолжал свое Нефедов. — Везде русские, —
так и своих переколотишь.
— Как переколотишь? — возражал Воронин, хитро улыбаясь. — У нас ведь красные банты и ленты, а у
них белые. Слепой отличит, где свои, а где чужие.
Сколько ни доказывал необходимость централизации Полноянов, успеха он не достиг. Так и решил итти
на противника вместе, а драться каждой части отдельно.
В заключение, когда разговоры окончились, поднялся молчаливый Тихомиров из Черноморья.
— Братцы, — сказал он, — хоть мой отряд и не выступит сейчас, но зато потом выступят, когда
неустойка будет. Деньги нужны, нужно раздать станичникам жалованье, а их тридцать тысяч человек.
— Но отряда-то нет, чего врешь, — возразили ему.
— Нет, так будет.
Но денег Тихомирову не дали.
*
Дороге, казалось, не было конца. Прихотливо извивалась она пыльной лентой между скал и обрывов,
пересекала горы, лезла в небо.
Уже целые сутки мчался автомобиль, фыркая гарью. Сергеев спешил. Азарт борьбы оттеснил в нем все
прежние чувства, и даже страстные ласки Баратовой не вызывали в нем прежней болезненной жажды.
“Вперед, туда, где все готово к восстанию, где штаб Добрармии и слава. Вперед, к победам”.