Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Ну, брось, Драгин, захвалишь. Слушай. Погромщики действовать начали. Надо обратить внимание.
Уголовных вместе с политическими выпустили. Вот и начинают орудовать.
— Хорошо. Поговорим на заседании. Кстати, Думу нужно арестовать. Тегран, попроси комитет гаража,
чтобы автомобиль выслали…
— Кто такой Дума? — спросил Абрам.
— Дума? Просто легендарная личность. Однажды получил путевку как агитатор от совета. Выдал себя за
большевика. Стал реквизировать у лавочников за свой риск. А иногда и похоже на то, что грабил. Его, конечно,
исключили из агитационной комиссии. Но он мандат не сдал и на основе его продолжает вытворять свои
делишки.
— Ишь ты!
— Сейчас он на сахарном заводе. Как, и следовало ожидать, выдал себя за уполномоченного совета.
Бросил среди рабочих лозунг — раздать завод по рукам. А он чтобы был за главного каптенармуса.
— Ха-ха-ха! — рассмеялись Абрам и Гончаренко.
— Смеяться право нечего. Он заварил там такую кашу, просто беда, Ясно, дело не в Думе, Дума — дурак
невозможный. Но за ним идут более отсталые рабочие. Администрация трепещет. Директор был у меня,
плакался: председателя завкома — большевика избил. Арестовал заводского фельдшера и решил его казнить
всенародно. Именно казнить. Якобы за изнасилование женщины. На милицию рассчитывать нам нечего.
Арестуем сами.
— Ну, что ж, поедем, — сказал Абрам, — я таких гусей люблю ловить.
— Вся беда в том, что неизвестно, на заводе он или нет. Сейчас позвоню.
Прошла минута переговоров по телефону. Драгин нервно повесил трубку и сказал:
— Только что выехал на директорской коляске. Что же делать?
— Ну, встретим его на пути, не беда.
— Да ведь я его в лицо не знаю.
— Ну, возьмем кого-нибудь с собой, кто знает Думу.
— Я знаю Думу, — заявил Гончаренко.
— Откуда знаешь? — настороженно спросил Абрам.
— Лечился вместе в госпитале.
— Ну, вот и отлично.
— Пошли. У входа подождем машину. Тегран, мы будем в комитете часа через три, а может быть и
четыре. Придется, как видно, провести на заводе митинг.
*
Новый четырехместный автомобиль зафыркал рывком взял скорость и помчался.
Мелькнули улицы города, дома, сады, пригородок, и шоссе зазмеилось по холмистому серому полю.
Абрам и Драгин, уткнувшись ногами в днище автомобиля, а спинами в мягкие стенки кузова, вели
оживленный разговор. Абрам помахивал костылями, точно дирижерской палочкой. Драгин, при дневном свете
пепельно-серый, морщинистый, сутулый, гладил то одной, то другой ладонью подбородок и хитро усмехался.
Гончаренко, помня свою задачу, сидел вместе с шофером у руля и напряженно всматривался в лица встречных
путников.
Погода стояла летняя, жаркая, ясная. Все холмы вокруг зеленели травой. А за холмами шли синие горы,
рамкой окаймлявшие высокий горизонт. К запаху горелого бензина примешивались приторно-сладкие ароматы
цветного луга.
Тщетно Гончаренко осматривал местность со всех сторон. Пусто было вокруг, а на дороге если и
попадались одинокие редкие пешеходы, то это были исключительно местные загорелые крестьяне в чувяках и
тюбетейках.
— Хорошо смотришь, Гончаренко? — спросил Драгин, стараясь перекричать шум мотора.
Гончаренко в отвес кивнул головой.
— Где же он запропал? Ведь скоро завод. Уж не повернул ли он назад? — рассуждал сам с собой
Гончаренко.
Но вот его внимательный взгляд разглядел у далекого горизонта еле заметное, пыльное облачко. Облачко
быстро приближалось и скоро выросло в окутанную пылью быстро мчавшуюся тройку. Седоков не было видно,
но Гончаренко уже твердо был уверен, что это едет Дума.
— Едет, — громко крикнул он, довернувшись к Драгину.
— Нужно загородить дорогу, — приказал шоферу Драгин.
Шофер, солдат в шапке пилота, искусно заманеврировал машину и стал по середине дороги, загородив
всякий проезд.
Тройка замедлила бег и встала. Кони бешено грызли удила и били копытами о камни шоссе. Бородатый
кучер что-то кричал негодующе, размахивая в сторону шофера кнутом. Но за шумом мотора его крики не были
слышны.
Тройка начала заворачивать назад, и тут Гончаренко увидел Думу. Дума сидел, развалившись в коляске,
одной рукой обнимая какую-то полную женщину в пестром шелковом платке и в растрепанном платье, а другой
придерживал стоявшую у ног четверть. На противоположном сиденьи лежал большой наполненный чем-то
мешок.
— Он? — спросил Драгин.
— Да, Дума, — ответил Гончаренко.
Шум мотора умолк. Драгин вышел на дорогу, вынул из кармана своего френча браунинг, подошел к
коляске, точно разминаясь, и сказал:
— Гражданин Дума. По распоряжению совета ты арестован.
— Брось баловать, — негодующе закричал Дума, сильно оттопырив толстые губы. — Не на такого напал,
чтобы арестовать. Вот мой мандат.
Дума с важным видом небрежно протянул Драгину какую-то донельзя потрепанную бумагу, для
прочности наклеенную на полотно.
— Ну, вылезай. Чего очки втираешь? — Драгин поднял браунинг в уровень лица Думы. Дума побледнел
и слабым, прерывающимся голосом спросил:
— А за что?
— За грабежи и дискредитацию революционной власти. Ну, вылезай, что ли.