Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
старуха лет под семьдесят. Еще не дряхлая, но тонкая, как доска, со сморщенным, точно печеное яблоко,
высохшим лицом.
Фельдшер, все еще продолжая всхлипывать, указал рукою на нее и, обращаясь к Драгину, сказал:
— Ну, господа… Ну, кто же польстится?
Потерпевшую попросили рассказать, как и что было. Старушка присела на стул, пожевала сморщенными
губами.
— Болела я, болела, — начала она дребезжащим голосом. — Чтой-то поясницу ломит. Вот и пошла к ему,
к фершалу. Он меня ощупал, родименькие, говорит — ложись на стол. Я, по глупости, легла, а самой страсть
как боязно. И вот, милые мои, чувствую, как это он сует… господи!
— Чего сует-то? — строго спросил один из членов комиссии.
— Известно… Чего еще совать… Я как сорвалась, родименькие, да как заплачу. Вот тут и народ
сбежался. Вот уж, милые мои, как напугалась, не приведи владычица.
Комиссия недоумевала.
— Ну, что скажешь ты? — повернулся председатель комиссии — один из рабочих в больших усах, к
фельдшеру.
— Да что скажу я, — уже перестав всхлипывать, ответил фельдшер. — Не виноват. Вижу, женщина,
действительно, больная. Я хотел освидетельствовать. Взял зеркало. А она как сорвется, — известно, дикий
народ.
— А не вспомнишь, матушка, было что у фельдшера в руках?
— Как же, было. Это он верно — зеркало было. Инструменты разные.
— Ну, видишь, бабушка, — сказал Драгин, — он теб я лечить хотел, а ты испугалась и напраслину на
человека развела. А его теперь смерти предать хотят.
Потерпевшая сильно побледнела и с причитаниями стала просить комиссию не губить зря христианскую
душу. Ее кое-как с большим трудом успокоили и вывели.
— Ну, — подытожил работу комиссии Драгин. — Фельдшер в изнасиловании не виноват. Это доказано.
Виноват же он во взяточничестве. За это мы его арестуем и отправим в город. А пока поспешим на митинг.
*
Комиссия подоспела как раз к концу речи Абрама.
— Сахар, — народное имущество, — говорил Абрам. — Вы, рабочие, должны быть сознательными
революционерами и безусловно дадите отпор воришке Думе, а за одно и тем несознательным, кто идет за ним.
Контрреволюции выгодно, чтобы в стране не было никаких запасов, чтобы завод стал. Но мы не хотим и не
допустим этого. Армия недоедает, я она надеется, что вы будете стоять на защите ее и своих интересов. Поэтому
я, товарищи, предлагаю вам следующую резолюцию.
Рабочие дружно захлопали в ладоши. Резолюцию приняли единогласно.
Затем один из членов комиссии рассказал подлинный смысл истории с фельдшером и старухой. Поднялся
оглушительный хохот. Наконец, когда рабочие успокоились немного, Драгин взял себе слово.
— Действительно, смешно. А могло бы быть плохо. Но хорошо то, что хорошо кончается, товарищи, —
сказал он. — Воришку Думу арестуем, как самозванца, использовавшего подложный документ, как
принуждавшего к сожительству с ним работниц. Согласны?
— Согласны!
— Расстрелять Думу!
— Дайте его нам, мы с ним рассчитаемся, — ответили хором многие голоса. А один зычный бас,
покрывая все остальные, добавил:
— А что Глашка… что путалась с Думой, так ее и принуждать не нужно — сама лезет.
— Ну, стрелять в Думу не будем, — возразил Драгин. — Там что суд решит. А фельдшера арестуем, как
взяточника.
— Правильно.
— Арестовать.
— Он сам сознался, — продолжал Драгин, — что брал взятки. Правда, он при этом ссылался на
бедственное положение семьи. Мы увезем их с собой.
— На этом митинг разрешите…
Но закончить митинг не дали.
— Зачем увозить-то… фершала?
— Не надо увозить. Один он у нас.
— Кто ж лечить-то будет? Несправедливо это.
— Не надо.
— Правильно.
— Хорошо, товарищи, а что же вы с ним хотите сделать? — спросил Абрам. — То стрелять хотели, а то и
арестовывать не надо.
— Вот так.
— И не надо.
— Чего там, понимайте с толком.
— Помрем от болести без фершела. Можно рази?
— Набить бы ему морду — фершалу-то. Да и конец делу.
— Выговор объявить от общества.
— Выговор объявить хотите, — подхватил выкрик Драгин. — Так, что ли, товарищи?
— Да… Выговор, и будя.
— И всыпать бы ему — да выговор.
— Голосую. Кто за выговор, поднимите руки.
— Над толпой вырос лес рук.
— Х-м… единогласно. Ну, будь по-вашему. Особенных преступлений за ним не числится.
Вдруг самый передний рабочий, седоусый старик, смело выступил вперед и, обращаясь к толпе, громко
сказал:
— Выговор! — это правильно. А в случае чего, так ребра посчитаем. Токо давайте постановим, братцы…
и если нужно паек увеличим фершалу, чтобы не брал взяток а равно всех лечил.
— Правильно, увеличить паек!
Это дополнение приняли также единогласно. На этом митинг закрыли.
*
“Милый Викторушка!
Мне так хочется называть вас, и, пожалуйста, не дуйте губы. Вы хотя и господин поручик, но для меня
просто милый мальчик. Расстояние скрашивает…