Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Что, брат… Я, Тимоша, только вчера из тюрьмы вышел.
— Из тюрьмы… За что сидел?
— За что сидят-то! Не хотел с голоду помереть — вот и попался.
— Украл что?
— На помещика… С парнем одним тут… Деньги вез на станцию помещик. Панский наш. Да не вышло.
Товарища — косого кузнеца, знаешь, подстрелил, а меня задержал и в тюрьму. Полгода просидел.
— Еэ-хх, — с болью вырвалось у Хомутова. — Лучше бы и домой я не вертался. Что делается-то! Да где
же Настя? Как найти ее, голубку? Здорова как?
— Ничего… В больнице лежит… Болезнь дурная — нос провалился. Пропала баба. Да ты разденься,
брат!
Хомутов сидел с поникшей на грудь головой и, казалось, не слушал брата.
— А мы там воевали, воевали. Повоевали и все провоевали. Защитнички! Дураки, ду-ра-ки! Да что же
это? Настюша. Ай-яй-яй. Эх, брат… Лучше бы не говорил мне ты. Все нутро горит. А слез нету.
— Раздевайся, Тимоха. Слезами горю не помочь. Садись за стол, тут у меня бутыль самогона есть.
Выпьешь, полегчает.
*
После третьего стакана вонючей водки развязался у Хомутова язык. Говорил он гневные слова, хмурил
брови, грозил кулаком.
— Э-э-это так не пройдет им. За победу, проклятые… Черти… Из солдат есть кто на селе, Павлушка?
— Э, брат — много. А дезертиров еще того более.
— А большевики есть? Как крестьяне к ним?
— Хорошо. Тут, брат, каша такая, сам увидишь.
— Брат, а ты вор или честный?
— Эх, ведь из-за голоду пошел на это. На Настюшу посмотрю, посмотрю — прямо сохла баба. Разве я не
понимаю! Ведь братьина жена. Только, я так думаю, теперь — не жить помещику. Земля и добро у них взяты и
наши будут.
— Это ты правильно! Вот мы соберем солдат завтра да поговорим. Накось, выпей, Павлуша… Еэ-хх!
Горе горько
Хомутов заплакал.
*
С утра Хомутов пошел по своим знакомым и родичам.
Как только мужики узнавали о том, что их односельчанин приехал делегатом с фронта посмотреть на их
житье-бытье, так все село всполошилось сразу. За Хомутовым начали бегать, преследуя его по пятам. Каждый
крестьянин и крестьянка старались выказать ему свои нужды и жалобы А нужд в деревне и несправедливостей
было великое множество.
— Волостной комитет руку помещика тянет.
— Заставляет хлеб продавать за бесценок.
— Совсем заели налогами.
— Начальство пристает к девкам и бабам, грозится мужикам.
— Кулаки сидят в волости — правят, прячут сынов своих, а наших детей, бедноты — на фронт шлют.
— Волостной милиционер — бывший жандарм.
— Все грозит царем, взятки берет.
— Помещик не дает землю ни за выкуп, ни в аренду
— Не желает продавать лес.
— А поп-то как обирает. Не то чтоб без денег, а и за деньги наши, крестьянские копеечки, ни хоронить,
на крестить, ни венчать.
Слушал все эти жалобы Хомутов, возмущался, но держал себя спокойно.
— Ничего, братцы, — говорил он в сотый раз. — За большевиками пойдем, лучше жить станем. Вот
созовем волостной сход, да и поговорим по душам.
Но не только жалобами засыпали его односельчане. Тысячи вопросов сыпались отовсюду, и только на
сотую долю их Хомутов отвечал, как умел.
— Верно, что Ленин — шпион немецкий?
— А скоро ли войне конец?
— Будут землю давать крестьянам али нет?
— Живы, здоровы мои-то — Пров и Василий? Сколько время писем не шлют.
— А за кого голосовать в собрании?
— Откуда пленных немцев и австрияков для работы достать?
— А как на войне, страшно, чай?
— Почему соли, керосина, мыла и мануфактуры нет?
— Погодите, братцы, — уже усталый отвечал Хомутов. — Погодите. Вот вечером ударим в колокол,
созовем мирскую сходку и поговорим. Обо всем поговорим.
*
В обед у Хомутова в избе собралась солдатская сходка. Одиннадцать земляков-односельчан,
вооруженных, одетых в серые шинели солдат, из разных частей и фронтов, чинно сидели на лавках, луская
семечки, а иные стоя курили — кто папиросу, а кто махорку.
— Товарищи. Вот, думаю я, поговорить нам надо, — сказал Хомутов, когда все были в сборе.
— Солдаты посмотрели на него и перестали говорить между собой.
— Товарищи, дозвольте мне.
— Валяй, накручивай.
— Мы все, братцы, на фронтах были и кровь проливали, — неожиданно для себя громко и складно стал
говорить Хомутов. — Жизней своих не щадили мы, семьи бросали на голод да на разор. А за что, други?
Большевики правду говорят, что по глупости да темноте. Разве помещик наш, толстопузый Панский, потерял на
войне что? По-старому с крестьян семь шкур дерет.
Что от войны получили мы? Жены гулящими пошли. А от слободы? Разве нам это слобода, когда у
помещика земля, а жандарм над нашими семьями верховодит? Товарищи, пора нам за ум взяться.
— А что же делать-то? — безразлично и сплюнув в сторону, спросил рыжий солдат в кавалерийских
штанах.
— Делов-то много. Перво-наперво нам власть своя нужна — совет организуем. Кулаков не пустим, а
волостное правление разгоним. Бедняков да батраков в совет.
— Это ты правильно сказал.
— Да, это верно.
— Что правильно, то правильно, да по шеям наложат за мое почтение.