Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
правительства и безвозмездной передачи земли скотам-крестьянам.
— Нет, не допустим. Ни за что!
— Не допустить трудно. Вся наша надежда на союзников. Англия и Франция должны нам помочь —
иначе гибель.
— Польский корпус считает своевременным самые жестокие меры.
— Да, на них нужно пойти.
— Но, господа, какой позор: армия, великая русская армия — за шпионов большевиков… и не хочет
воевать!
— Проклятая революция, она всех разложила. Не на кого опереться. Нет возможности открытой
вооруженной борьбы.
— Неужели ж все кончено?
— Ну, нет! Положение не настолько безысходно. Предстоит еще жестокая борьба. Слушайте, господа. Я
собственно вызвал вас с целью порассказать вам кое-что.
— Мы догадывались. Ждем с нетерпением, Глеб/Евсеевич.
— Чернь городов сейчас бунтует. Власть слаба, может рухнуть в любую минуту, и, вероятно, рухнет.
После того как русскому патриоту, генералу Корнилову, не удался план введения порядка в стране путем личной
диктатуры, на подавление смуты вооруженной силой рассчитывать теперь — ребячья затея.
— Но почему же? Ведь есть же верные части. Ну, например ударные батальоны.
— Нет верных частей, к сожалению. И после того как само Временное правительство грязно оскандалило
Корнилова, нет лиц авторитетных, мужественных и способных, призванных разрешать государственные
вопросы. Войско на стороне большевиков. Чернь идет за лозунгами большевиков.
— Но что же делать? Как нам бороться?
— Есть верные способы. Об этом я хочу вам сказать. Необходимо предоставить событиям развиваться.
Пусть даже большевики захватят власть. Это, конечно, ужасно. Но это восстановит страну против них, и больше
двух-трех дней они не продержатся. Ведь дело, в сущности, не в большевиках, а в массах грязного сброда
столиц. Их-то и возьмем мы под обстрел.
— Утопия это, Глеб Евсеевич.
— Каким образом можно?
— Чрезвычайно просто. Есть выработанный генеральный и гениальный, к слову, план. Наша ставка — на
голод и развал хозяйства. В первую голову на голод и разруху в столицах. Мы не дадим туда больше хлеба. Так
— шахтовладельцы не дадут угля и руд. Акционеры железных дорог и пароходных компаний остановят
транспорт. Мы изолируем их. Они будут у нас, как крысы в мышеловке. Банки не дадут денег. Чиновники
государственных учреждений или уйдут, или останутся, но в этом случае будут всячески тормозить работу. В
городах, особенно столичных, в первые же дни наступит кошмарный голод и безработица. Застынут фабрики и
заводы… И тогда его величество народ или, вернее, грязный сброд, чернь сама перевешает большевиков, всяких
жидов и социалистов и запросит пощады. Вот тогда-то рядом твердых и решительных мероприятий мы всегда
отобьем охоту у черни к бунту.
— Отлично.
— Еще бы. Эксцессы нам не страшны. Они, разумеется, возможны. Жизнь многих из нас подвергнется
смертельной опасности. Но ставка — монархия и порядок — стоит всяческих жертв.
— Великолепно… и как просто.
— Гениально! А это уже решено разве?
— Решено безоговорочно и бесповоротно. Приближается холодная зима. Революционеры, городские
жиды будут дохнуть, как мухи, от холода, голода и эпидемии.
— Отлично, отлично.
— Между прочим, хотя и не столь важно, но должен вам сообщить, что я уполномочен нашим торгово-
промышленным и земледельческим комитетами провести в жизнь все мероприятия, связанные с настоящей
генеральной линией в нашей губернии. Надеюсь и рассчитываю на вашу помощь, господа.
— О, бессомненно…
— Но, если… — хотел продолжить мысль Панский, но оборвал речь на полуслово. Прекратилась игра на
рояле. За окнами послышался гром ударов и крики.
— Что это?
— Кто это смеет так?
Вбежала женщина.
— Глеб… Там толпа — ужас… Толпа народа, они с топорами и ружьями. Господи! Ох, не могу.
— Я так и знал. Это, господа, крестьяне. Давайте вооружаться. У меня в кабинете есть револьверы. Будем
отстреливаться. Я, как старый гренадер…
— Простите, Глеб Евсеевич, но что мы сделаем с толпой?
— Толпа труслива. Верьте моему слову.
— Бросьте. Ведь все имущество застраховано. Берите ценности, бумаги.
— Бежим… Они ломают дверь.
— Но куда?
— Глеб Евсеевич… Собирайтесь. Иначе мы бежим без вас.
— Ничего не поделаешь.
*
У выхода в парк беглецы на мгновение остановились, чтобы отдышаться.
— Куда же бежим?
— Ко мне, — предложил кто-то. — Сядемте на лошадей и в город за помощью.
— Бежим, слышите топот?
— Но я же не могу… Я же женщина.
— Бежимте, иначе смерть. Только бы добраться в город. А вы, негодяи, — бросал слова Панский, — вы
заплатите мне за все своими жизнями и всем имуществом. Каждая царапина паркета обойдется вам дороже…
дороже, чем стоите все вы с вашими выродками и рухлядью.
— Глеб Евсеевич, ради бога, тише. Могут услышать. Вот сюда, направо.
— Пройдемте леском.
— Ах, не могу. Нет, нет, не могу, — стонал женский голос. — Глеб, ведь у меня каблук отскочил.