Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Брось свои туфли, ради бога. Иди босая и молчи. Ох, уж эти бабы…
— Фи… мужик.
*
Когда толпа крестьян, вооруженных как попало — ножами, топорами, ружьями, дубинами, — со всех
сторон обступила дом и ограничивалась пока грозным рокотом и выкриками, Хомутов разбил всех солдат на три
группы.
— Ты, Черных, с ребятами ступай на конский завод. Давай лошадей безлошадным или у которых
плохонькие… Понял?
— Лады.
— А ты, Печкин с Ильяшенкой, — к ферме. Тоже смотри — корову, бычков давай с толком. Кому корову
или бычка. А я тут с ребятами. Следите, чтобы по-честному.
А тем временем передние ряды крестьянской массы, запрудившие весь двор, уже ломали двери и били
стекла в окнах.
Наконец выломанная дверь с треском упала внутрь. Павел Хомутов с тремя крестьянами тут же забегал
по комнатам в поисках помещика и его семьи. Но, кроме повара и служанки, страшно напуганных вторжением
вооруженных людей, в целом доме никого не было.
— Говорите, где бары! — приставал к ним Павел.
— Не знаю, родимые! Может, гулять ушли. Ой, что же это такое, господи!
Хомутов с тремя крестьянами побежал обыскивать парк.
Но среди деревьев стояла сырая, непроницаемая мгла.
— Эх, убежали, — с надсадкой вырвалось у Павла. — Где их в потемках сыскать.
— Да чего искать, пойдем обратно.
В помещичьем доме было полно крестьян. Что только попадалось под руки, тащилось ими во двор: и
ковры, и занавеси, и мебель, диваны, стулья, столы, гардины, шкафы, картины, посуда. Ничем не брезгали
крестьяне.
Вот двое бородачей, ухватившись за рояль и чувствуя, что им не унести его, в сердцах опрокинули
инструмент на пол. Жалобно зазвенел всеми струнами черный ящик.
— Ишь, тоскует по помещику, — со смехом крикнул один из них и ударил по крышке рояля топором.
На улицу тащили кровати, сундуки, книги, вешалки, костюмы, зеркала. Крестьяне вбегали запыхавшись,
брали первую попавшую вещь, выволакивали ее во двор, и передавали ее членам своих семей.
В подвалах нашли большие запасы вин в бутылках и бочках.
Отбив горлышки бутылей и выбив днища бочек, вино распивали тут же.
Когда в комнатах ничего, за исключением разбитого рояля, не осталось, дом подожгли. И даже тут около
десятка крестьян облепили карнизы и, выбив стекла, снимали оконные рамы, обдирали железо карнизов.
Дом горел ярким костром. Толпа, захмелевшая от вина, разрушительного азарта, вдруг вспомнила о
помещичьих лошадях и о скоте. Точно по команде, разделившись на две равные части, крестьяне хлынули к
ферме, где помещался скотный двор, и к конскому заводу. На несколько секунд солдатам удалось задержать
толпу. Но потом они были оттиснуты в сторону, и толпа бросилась в конюшни к стойлам. Брали ту лошадь,
корову или быка, которые стояли ближе всех. В несколько минут весь помещичий скот расхватала по рукам.
Толпа начала понемногу убывать.
Солдаты, зараженные общим настроением, тоже отбирали себе кто одну, а кто две лошади и вместе с
добычей отправлялись по домам. У пожарища остались лишь братья Хомутовы. Правда, Павел порывался
несколько раз набрать себе вещей, но старший Хомутов каждый раз останавливал его, разрешив взять только
одну лошадь.
Когда все уже, казалось, было кончено, и Хомутов решил отправиться домой, во двор усадьбы на трех
лошадях въехал старик Шибанов, с сыном и старухой.
— Ты что сюда? Ведь против нас выступал, спросил заинтересованный Хомутов. — Помещика
защищать, что ли. Поздно, брат!
— А зачем его защищать… Ляд с ним, с помещиком, и моей кровушки пососал он вволю. Это я понимаю.
Как же. А против вас выступал по должности. Как эсер я по партии, а мы против непорядков.
— А зачем же приехал?
— Да хочу молотилку взять. Зачем пропадает! Тыщи стоит! Поликарп, вон она. Подъезжай, да крепче
пристегивай. А ты, Хомутов, посторонись. Народ непутевый нынча — раму знай тащит, а тысячную вещь-то и
бросили.
Посмотрел удивленный Хомутов на старика, на его толстого сына, на молотилку, почесал в затылке и
произнес:
— На-а-роды…
*
Весь следующий день дарьевские крестьяне всем селом ковырялись в потухающем пепелище
помещичьей усадьбы. Ребятишки таскали из золы гвозди, болты, железную мелочь; взрослые складывали на
повозки камни, кирпич, обгорелое листовое железо, разбирали амбары и пристройки.
Пришли на добычу досужие соседи из ближайших деревень и сел. Дело чуть ли не дошло до драки. Но
страсти мигом улеглись, когда Хомутов, вмешавшись в ссору, крикнул:
— Братцы, из-за навоза да драться. Эх, вы. Да ведь у вас-то, чай, свои помещики найдутся. Ступайте. А
мы вам подмогнем.
Пришельцы, посовещавшись между собой, почесав спины и затылки, всей оравой кинулись дорогой
назад.
Вскоре стало известно, что крестьяне трех волостей громят помещичьи имения и усадьбы.
Еще не смерклось как следует, а с усадьбой “Панской” уже было покончено. На месте белого, в
колоннаде, двухэтажного дома осталась груда золы и мусора.
И тут же страх овладел селением. Сырые, мглистые сумерки точно говорили крестьянам:
— Не быть бы худу…
Крестьяне собирались кучками и тревожно шептались.