Дневник
Шрифт:
12 июня, суббота
Вне времени – а время рядом и неумолимо, тяжко и слепо влечет за собою: по камням, по розам, по пескам.
Вне пространства – а пространство ограничено зеленым квадратом стен и безумия: вихри, вихри, вихри.
Тревога и радость такие, что жить с ними трудно. Сердцебиения. Дрожь рук и ног. Влажные ладони. Влажные виски. Газеты, книги, ученицы, Вольтер, Ромен Роллан, Арктический институт [409] , деньги, телефон, который не отвечает.
409
Институт был создан в 1920 г. как Северная научно-промысловая экспедиция при Научно-техническом отделе ВСНХ. С 1925 г. – Институт по изучению Севера, с 1930 г. Научно-исследовательский всесоюзный арктический институт.
Все не то. Все не то.
Дописывается страница. Нужно, чтобы последняя. Дописывается с такой болью и с такой нежностью, которые бывают в жизни один раз – только один раз – и не забываются никогда.
Все время – сны, сны, сны. Закрытые глаза. Действительность как сон. Сон как действительность.
А дальше что? Ни-че-го…
15 июня, вторник
Обедала у Тотвенов – очень рано, в необычный для меня час, в необычности обычного окружения. Белое платье с резкостью сине-белых треугольников. Браслет. Символы. Сердцебиения. У будочника неожиданно решаю купить дорогие папиросы.
– Герцоговина-Флор?
– Hercegovina-Flor.
Курю их до обеда. После обеда. Курю их вечером.
Hercegovina-Flor. Как странно! Я ничего не помню. Они совсем другие. Они совсем не похожи на те. Они совсем не сладкие – они горькие, горькие, как и весь мой день сегодня – печальный и радостный день.
18 июня, пятница
Вчера с Эдиком у моря, на Островах. Обедаем на пристани, смотрим на северные летние краски: все тона серебристо-серого и жемчужного – и на небе, и на воде. Тихо. Очень тепло. Легкий ветер. Настроение тоже тихое. Легкое и теплое. Вспоминаем детство: Стрелку, Романа, Гельсингфорс, Иматру. Кругом ходят новые люди, молодые поколения, которым вспоминать не о чем и нечего. На пляжах загорелые тела, сильные, но некрасивые. Думаю о том, что влюбленная женщина с сильно развитым эстетическим чувством может молиться на красоту мужского прекрасного тела.
Вечером – поздно – Тотвены. Удушливая скука, одно сознание которой приводит к почти истерическому веселью. Мадам дарит мне очаровательное заграничное шелковое белье. Злая мысль: еще не поздно.
Мои ученицы сдали блестяще литературу, и я радуюсь за них так же, как если бы сдала сама я. По-видимому, все-таки нужно будет пройти и мне через государственные экзамены [410] . Я до сих пор не встречала никого, кто бы знал французский язык лучше меня.
Сегодня – дома. Жарко, солнечно. В комнате чудесные ароматы отцветающих лилий. Какое несоответствие запаха цветка и его символической формы! Монахиня, надушенная «Ориганом Коти».
410
Сведений о сдаче Островской государственных экзаменов и о получении высшего образования в ее университетском деле нет (см.: ЦГА СПб. Ф. 7241. Оп. 3. Ед. хр. 872).
Ничего не делаю. Только внимательное, как всегда, чтение газет. Сегодня много о Горьком. Жаль, что никогда не встречалась с ним. А сделать это было просто: «Всемирная литература» [411] мне не была чужда. Удивительной улиткой я жила в те годы. И как поздно, как трагически и прекрасно раскрылся передо мной мир и восприятие его. В те годы – несмотря ни на что – я была девочкой из волшебной сказки, наивно и слепо верующей в свой сказочный мирок, такой неинтересный, если отбросить от него вымыслы и иллюзии, такой ограниченный и скучный.
411
Издательство, созданное в 1919 г. по инициативе и при ближайшем участии М. Горького с целью пропаганды мировой классики.
Нынче вечером придет Миша Фиш – тот самый Миша, который был в компании моих «мальчиков» и любовь которого ко мне служила темой бесконечных пересудов и издевок в окружении того времени. Женат. Сыну уже 4 или 5 лет. Не виделись давно. Жил в Москве; бывая здесь, умышленно не бывал у меня. Недавно пришел – вместе с Виктором Поповым (для храбрости!), но не застал дома ни меня, ни брата. Мы смотрели в тот день хороший фильм «Гроза» [412] . Мама рассказывала: сидели в моей комнате, говорили о разном, перебивая друг друга, Миша нервничал, накрошил спичек столько, что после его ухода пришлось подметать комнату, смотрел на вещи и все время утверждал: «Это по-старому… все по-старому… и пианино так же стоит, и письменный стол, и диван… вот лампа – новая, полка – новая…»
412
«Гроза» (1933;
Да, это – очень новое. Очень.
Жизнь циклична. У людей, по-видимому, свои орбиты. Вот и опять встречаемся. Интересно было бы это проследить по-настоящему, какие законы управляют пересечением людских жизней?
И вечером же – ночью – буду на вокзале: с Мишей пойдем провожать Виктора Попова, уезжающего на Дальний Восток. Во Владивостоке он хорошо зарабатывает и хорошо одевает себя и жену.
Вокзалы. Семафоры. Огни. Сколько воспоминаний.
28 июня, понедельник
Вчера – день в Пушкине. Солнечно. Вечером – свежесть и грустное небо с огромной сказочной луной (из русских сказок, где Иван-царевич и Серый волк). 2 июля уезжаю «на дачу» (это вот очень смешно – я и дача!). Буду жить два месяца в Пушкине, на Песочной улице, в комнате, за которую я плачу 150 рублей в месяц. Что из этого получится, мне неизвестно. Окружающие предполагают, что я потолстею, поправлюсь и верну свои «краски». Я тоже так предполагаю. Все ведь может быть.
22-го из Кировска прибыл отец. Он бросил службу в Кировске по собственному желанию и по непонятным мне причинам: климат, снег в июне, маленькие масштабы работы, возможное сокращение производственного плана в будущем и его административное волнение за свою судьбу. Сейчас живет в Ленинграде на Васильевском и целыми днями сидит у нас. Поправился, хорошо выглядит, врачи на комиссии, через которую он хотел получить инвалидность, сказали, что таких инвалидами и нетрудоспособными признать не могут. Читает газеты, перелистывает книги, разговаривая о прежнем и о новом, понимая все по-своему и раздражая меня (и нас всех!) своими концепциями. Пока никаких служебных перспектив. Выжидание у моря погоды. Расчет на восстановление прежнего status quo. Выкинутый из жизни человек, которого никто не подбирает. В Доме – холодноватая любезность. Вежливость, твердые и непрозрачные стенки, которых он замечать не хочет. Пошел тринадцатый год его разрыва с матерью. Тринадцать лет – срок долгий. Человек для меня перестал существовать. Говорить нам не о чем. Очень бы хотела, чтобы устроился на службу куда-нибудь подальше. Отвыкли – и тяжело.
Человек сам себе переломал и испортил жизнь, а теперь, по-видимому, удивляется и обижается, почему люди, которым он сделал много зла, не в восторге от встречи с ним, не обожают его и не умоляют восстановить торжественно разрушенный им когда-то дом. Примитив.
Настроение у меня замороженное. Дома больше не улыбаюсь. Это все сильно стимулирует мое согласие на отъезд в Пушкин. Может быть, там будет даже хорошо. Ежедневные встречи с Т. Гнедич [413] , интересным и утомительно-культурным человеком. Мысли о собственном хозяйстве, потому что там я, привыкшая к чужой заботе о себе, буду заботиться о себе сама. Все это забавно – очень.
413
В конце 1930-х гг. Гнедич снимала дачу в г. Пушкин.
Я гораздо больше говорю о радости жить вне города и именно в Пушкине, нежели чувствую это на самом деле. Там мне будет скучно – раз; там я буду себя чувствовать на постоянном эталаже [414] – два; там я буду жить не собою, а каким-то публичным достоянием – три. По-моему, этого уже достаточно.
Гнедич приемлет мир умом и разумом, расцвечивая его лирикой чувства (осторожно!), как слегка подкрашивают карандашный рисунок. Пишет чудесные стихи. Дни наши в Пушкине будут английские, французские и русские. Новая игра. Собирается поучить меня францисканской благостности [415] в принятии мира. Смеюсь: меня испортила доминиканская инквизиция [416] . Странно, что у Гнедич – русской – католическая концепция религии. И все ереси ее – тоже католические. Предки, должно быть.
414
Эталаж – выставка, обзорная раскладка товаров (от фр. etalage – выкладка товара на витрине и прилавке).
415
Благостность в принятии мира – основная идея нищенствующего монашеского ордена францисканцев, основанного в 1208 г.
416
Доминиканская инквизиция – особенно жесткий период в истории инквизиции (XIII–XIV вв.), когда ее функции были изъяты из компетенции епископов и вверены постоянным инквизиционным трибуналам при монашеском ордене доминиканцев.