До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
К этому времени он уже работал в швейном объединении «Юг» у Петра Ивановича Свечкина, которого, стало быть, не отпугнули ни три выговора, ни убийственная аттестация управляющего Питковского. Ни даже угроза, что этот тип разложит коллектив, — угроза, на которую Свечкин ответил: «Я в свой коллектив верю».
Закончить этот маленький эпилог мне хочется сценкой, которая имела место совсем недавно. В Натаре случилось это. Стоял штиль, и охота в прозрачной воде среди обросших зеленью глыб была удачной, как никогда. Обычно я дилетантски довольствуюсь зеленухой и каменным окунем с его водянистым мясом, а тут покусился на самого лобана. И небезуспешно. Полуторакилограммовую рыбину загарпунил. Отчаянно билось на горячих камнях её длинное сверкающее
Уленька с Ингой колдовали над котелком, Женька покуривал пузом вверх, а Никита взял на себя опасную работу — скорпен потрошил. Этот зубастый морской ёрш с вдавленным лбом и острыми шипами чрезвычайно опасен спинным плавником, под которым скрыты ядовитые железы. Нечаянный укол, и нарыв гарантирован. Но бульон они дают прекрасный, и Никита не успокоился, покуда не выхватил из камней с полдюжины этих зверюг.
Было тихо и не слишком жарко — осеннее солнце уже склонялось к западу, кругом ни души, и вдруг чей-то чужой и хриплый голос резко заговорил прямо под носом у нас. Все вздрогнули и повернули головы. Транзистор! Он включился сам по себе, и я до сих пор не понимаю, как могло случиться подобное. Будь с нами Борис, он объяснил бы, но его не было и быть не могло, — навсегда ушли в прошлое наши совместные вылазки на природу. Однако в эту минуту не я один подумал об отлучённом радиолюбителе. Смятение почудилось мне в поднятых и тут же торопливо опущенных Уленькиных глазах — огромных, в лучиках–морщинках, на которые она не обращала внимания, а сверхосторожный Никита уколол от неожиданности палец. Немудрёно, что вторжение эфира в нашу идиллию показалось мне символическим, особенно если учесть, что единственный, кто пострадал от него, был Никита. Недели две ходил с забинтованным пальцем.
ЛЕСТНИЦА
Из школы Рая шла медленно: авось Иванова нагонит её и они познакомятся. Возле увитой кручёным панычом ограды присела на корточки и, кося взглядом через плечо, завязывала шнурок. На туфле засохла грязь — внизу, у самого каблука, но вдруг увидит Иванова? Послюнявив палец, стёрла.
У ворот насторожённо горбилась Савельевна. Нахохлившаяся птица, что изготовилась защищать детёныша… Детёнышем Савельевны была набитая семечками дерматиновая сумка с марлевым жгутом вместо одной ручки. Рая знала, кого высматривает Савельевна: не вынырнет ли откуда участковый Гринчук.
— Привет, бабуся!
Старуха вздрогнула, но тотчас узнала её, успокоилась, и взгляд её зацепился за мужчину в соломенной шляпе. Купит или не купит?
Поставив у ног портфель, Рая со звоном выгребла из кармана монеты с крошками от бублика (тайком жевала на уроке Харитона). Савельевна подозрительно повернулась к ней. Не верила…
Мы редко покупали у неё семечки — чаще выклянчивали. Она бубнила что-то, стреляла в нас, нахальных сорванцов (наградил бог соседями!), гневными глазами, но жменькой–другой оделяла-таки. Да и как не оделить, если мы столько раз спасали её от милиционера! За полквартала он, а мы, подлетев, уже предупреждали скороговоркой: «Идёт, Савельевна», — и она тут же сворачивала свой «магазин». Иногда, впрочем, подымали ложную тревогу. Шутили…
Деловито хмурясь, отсчитывала Рая полтинник. Ах, как хотелось ей, чтобы её видела сейчас Иванова!
Савельевна приблизила коричневое лицо к самой ладони. Недоверчиво пересчитывала деньги дрожащим от старости пальцем. Стакан был полон, но она прибавила сверху ещё жменю, хотя ничего из этой жмени в стакан все равно не попало — обсыпалось по краям. Её неуверенный взгляд с надеждой прилип к женщине, которая приближалась, стуча каблуками. Рая тоже смотрела на неё — в упор, а та её не замечала. Что она для этой дамочки — несмышлёныш, пацанка,
На её толстой губе повисла скорлупа. Лишь когда женщина прошла, торопливо смахнула её. Дальше ждать Иванову было бесполезно, и она, нагнувшись, небрежными пальцами взяла портфель.
Двор пустовал, только в песочнице белели под солнцем панамки малышей. Сушилось белье. У сараев стоял на попа деревянный ящик — под самую крышу. В нем отец Ивановой привёз на военном грузовике с двумя солдатами пианино. Во дворе мигом узнали, что появилась новенькая, Вадька Конь выведал даже её имя — Дина, но гулять она не выходила. Лишь раз мельком видела её Рая, и только в понедельник, когда новенькая неожиданно оказалась в их классе, хорошенько разглядела её.
Рае всегда нравились чистенькие прилежные девочки, отличницы, и теперь она исподволь любовалась со своей парты Ивановой. Какой белоснежный воротничок у неё, как прямо и смирно сидит она! Как прелестно наклоняет голову, когда пишет! На пианино играет… Конечно, играет — кому, как не ей, привезли его!
На балконе стоял Кожух. Стоял спиной к ней, но она сразу узнала его по блестящим черным волосам, длинно зачёсанным назад. Сейчас увидит её и засвистит. Не обернуться бы…
На своё сливовое дерево глядела она. В этом году оно зацвело, не сильно, но зацвело, и Рая так надеялась дождаться урожая. Не тут-то было! Все обобрали, когда только–только затвердели косточки. Чудом убереглась, схороненная в листве, одна–единственная слива. Крупной и сизой была она. Ещё немного, и можно будет попробовать.
Кожух засвистел. Эту мелодию он часто наигрывал на баяне, но как называется она, Рая не знала. А вот напеть могла.
В сумеречном и длинном, с голыми стенами коридоре пахло керосином и кислой пищей. За поворотом было совсем темно, хотя над каждой дверью висело по лампочке — вместо одной общей, которую сняли, потому что соседи грызлись из-за платы. Теперь они воевали за каждый клочок пространства. Если кто-то нечаянно ставил помойное ведро не на своё место, его с грохотом отшвыривали, и разражался скандал.
Рая нащупала на потайном гвоздике под дуршлагом ключ. Бросив на неприбранную кровать портфель, подошла к окну, осторожно поглядела сквозь тюль на балкон, где в белой рубашке с закатанными рукавами красовался Кожух. Противная лиса! Рая вспомнила чердак, куда заманил её Кожух, вспомнила страшную лестницу в паутине и невольно отступила на шаг.
На столе громоздилась накрытая газетой посуда. Посерёдке темнело влажное пятно. Когда Рая подняла газету, из сахарницы, ошалело жужжа, вылетела муха. Рая отломила от батона корку, поокунала в помидорный сок с кружочками лука, перчинками и блёстками масла. Вкусно… Пережёвывая на ходу, достала из кухонного шкафа суп, захлопнула ногой дверцу, пошла примус разжигать. Когда она, наскоро поев и налив в термос суп для матери, вышла из дома, Кожуха на лестнице уже не было.
В «шалмане», где торговала пивом Раина мать, я бывал пацаном раза два или три, не больше. Интеллигентная Вероника Потаповна пришла бы в ужас, узнай, что её внук заглядывал в это злачное место. Однажды я уже рассказывал, как зорко следила бабушка за моей нравственностью, и когда по двору пополз слушок об истории, которую я намерен поведать вам, она категорически запретила мне даже разговаривать с Раей. «Конченая девчонка!» — вынесла она свой скоропалительный приговор.
Я поверил ей. С высокомерием чистюли поглядывал на девочку, которая была на год младше меня и о которой я знал, конечно, гораздо больше, чем моя бабушка. Четверть века минуло с тех пор. Моей старшей дочери сейчас больше лет, чем было тогда Рае, и, тревожно всматриваясь в неё отцовскими глазами, я понимаю многое из того, чего не понимал и не видел в своей тринадцатилетней соседке. Я назвал эту искупительную повесть «Лестницей», потому что хочу ступенька за ступенькой пройти со своей юной героиней самый, быть может, решающий кусок её жизни.