Добрые времена
Шрифт:
— Ну, через речку благополучно перебрались, Петька по кустам сориентировался, где брод. Вышли на дорогу и бегом! Восемь километров — как раз норма ГТО. Действительно, у клуба — музыка.
На лужайке пары наяривают. Пригляделись — одни девчонки да пацаны-подростки. Старцева как родного встречают. Одна такая, почти с меня ростом и плечи, как у нашего Пети, его сразу под ручку и басом спрашивает:
— Петр Николаевич! Что это вас давно не было видно?
Вижу, раскис Петенька, вот-вот военную тайну выдаст, что к учениям готовился. Надо выручать.
— Животик, — говорю, — болел у нашего Петеньки.
А он вместо того, чтобы спасибо сказать, глазами засверкал на меня и тихонько кулак показывает. Ах так, думаю, не буду больше светскую беседу поддерживать. Сам выкручивайся.
Петя наш, известно, какой говорун. Стоит подле своей богатырши, держится за ее талию и вздыхает. А та, видать, тоже поболтать мастерица. Держит Старцева за ручку, да так, что у того косточки побелели, и только приговаривает:
— Совсем забыли вы нас, Петр Николаевич.
А тот в ответ:
— Помню, мол. И днем, и ночью. Только вот служба такая.
Чувствую опять, сейчас проболтается. Решил разговор на другую тему перевести.
— А что, — говорю, — яблоки в вашем саде еще не поспели?
Видать, дошло, встрепенулась девушка и говорит:
— Как же! Как же! Грушовка уже сладкая. Сейчас принесу, угощу.
Я Петьку подталкиваю, проводи, мол. Но девушка поняла, говорит:
— Не надо. Я пулей. А то у нас папаша строгий...
Только она отошла, Старцев на меня петухом:
— Чего встреваешь? Меня позоришь своим малоинтеллектуальным разговором. Нет, чтобы про Экзюпери потолковать, про живот вспомнил. Потом яблоки. Подумает, что у меня друзья — обжоры. Учти, Олимпиада — девушка серьезная. И специальность у нее вполне научная — зоотехник. Если хочешь знать, у нее пять мужиков в подчинении — техники искусственного осеменения.
— Это, — говорю, — что, взамен быков, что ли?
— Эх ты, деревня, — он мне презрительно, — в сельском хозяйстве быков сто лет уже нету. Они теперь только на специальных станциях.
Скучно мне стало. А Старцев:
— Иди потанцуй лучше. Нам с Липой еще литературой позаниматься надо. Она меня к экзамену натаскивает.
Обалдел я совсем, отошел к девчатам. Пригласил самую хорошенькую, в брючках, между прочим. Под твист про Москву поговорили, потом упадок авангардистского искусства обсудили.
— А чего, — спрашиваю, — здесь одни подростки околачиваются?
— Наши одногодки, — отвечает, — все в армии. А кто приходит, сразу женится. Вот и мой Вася по осени вернется, сразу свадьбу сыграем.
Поговорили про любовь всякую.
— Где, — намекаю, — ночуете? По такой погоде, мол, лучше всего на сеновале.
Она соглашается, что на сеновале действительно хорошо. И сразу оговаривается, что хоть она девушка и современная, однако недостойным хахалям отпор дать умеет бабушкиным методом — лопатой по спине.
На том мы с ней и расстались.
— Провожать, — говорит, — меня не надо. А то наш кобель Фитцжеральд может вам форму попортить.
Кончились танцы давно. Пора бы восвояси. По разве дорогу в темноте найдешь? Жду Старцева. Через час и он показался. Идет, жизнерадостно так насвистывает.
— Образ Печорина, — рассказывает, — досконально прошли. Вдоль и поперек. Между прочим, Липа считает, что ты чем-то на него похож.
— Это чем же? Что девушкам голову кручу?
— Да нет, — отвечает. — Ты у нас вроде тоже как лишний человек.
Хотел я обидеться, так ведь дорогу без него не найдешь. Вот такие были танцы — до упаду!
— Так тебе, донжуану, и надо! — подвел итог Родневич. — Кончай перекур. Надо стога заканчивать.
* * *
Когда наступает день дивизионных учений, становится ясно: все, что делалось до этого — изнурительные походы, яростные марш-броски, тревожные ночные стрельбы, надоевшие строевые занятия на плацу, сидение в учебных комнатах — было подчинено именно этому дню. Сегодня солдат в дивизии должен показать свое мастерство, свои удаль и храбрость, волю к победе. Сегодня все подтянуты и деловиты, охвачены жаждой предстоящего боя.
Вот уже подразделения второго полка, будущие «синие», отправились на исходные позиции. Бдительно они будут ждать подхода «красных», готовые на каждый удар ответить достойным контрударом.
На плац выходит первый полк в полном походном снаряжении. Пусть в вещмешках холостые патроны и противник учебный, у парней настроение самое серьезное. С трибуны с напутствием к ним обращается командир дивизии. Рядом с ним — незнакомые офицеры. «Инспекционная проверка, — шепчутся в рядах, — говорят, строгие, ужас! В соседней дивизии одной роте двойку поставили. Позорище!»
Еще утром к стажерам подошел лейтенант Зотов.
— Ну как, готовы? Я тут за вас, понимаете, целый бой выдержал. Командир роты вдруг уперся — отошли стажеров подальше, к примеру, снова на сенокос. И баста! Они нам весь полк осрамят. Ну, и я не лыком шит. Своих не дам в обиду. «Как же так, — говорю, — товарищ капитан, они готовились, так ждали учений. Какие же они офицеры будут, если пороха не понюхают, хотя бы учебного. А потом — благодаря им честь роты в футбольном матче спасли. Солдаты их любят». Заколебал капитана. А тут, спасибо ему, новый комполка по строевой подготовке поддержал. «Знаю, — говорит, — этих ребят. Не подведут».
— А откуда он нас знает? Как фамилия? — спросил Рожнов.
— Старший лейтенант Ванечкин.
— Не может быть! — удивился Анохин.
— Почему?
— Он так нас гонял! Думали, что со свету сжить нас хочет. Никогда доброго слова не скажет...
— А вот видите, — сказал! Если командир строгий, — назидательно произнес Зотов, — это вовсе не значит, что к тебе плохо относится. Скорей наоборот — заботится, чтобы ты настоящим солдатом стал. А если молчит, не делает замечаний, значит, равнодушен, махнул на тебя рукой. Вот так-то!