Добрые времена
Шрифт:
— Нет! — усмехнулся, поняв немой вопрос, Любимов. — Это наш фотокор. А редактор — вон!
Любимов подвел Романа к человеку, скромно сидевшему за столом в углу. Узкое и довольно унылое его лицо не оживилось при виде гостей.
— Николай Иванович! Привел к вам работника, — радостно сообщил Любимов, пожимая ему руку, и, понизив голос, конфиденциально добавил: — Рекомендация райкома комсомола.
Видно, последние слова подействовали. Редактор встал и с подчеркнутым почтением пожал руку Романа.
— Очень приятно.
Впрочем, глаза, смотревшие довольно холодно и настороженно, свидетельствовали об обратном.
— Вы кто будете по специальности? — спросил Николай Иванович.
— Историк.
Редактор хохотнул и сказал:
— Производства, конечно, не знаете?
— Абсолютно.
Редактор пожал плечами.
— У нас такой маленький штат — я, ответсекретарь и литературный работник...
— Литраб, — добавил жизнерадостно фотокор.
И с этого момента Роман зауважал моряков. Сбычившись, кинулся в атаку Любимов.
— Николай Иванович! Мало вам на парткоме поддали за то, что жизнь молодежи завода игнорируете?
Тот мгновенно смешался.
— Я же должен...
— А я вам говорю, что это наш парень! Будет писать о молодежи, о спорте, о самодеятельности. Что, мало?
— Полегче, полегче! — сказал, подходя к Любимову, жилистый невысокий старик с седой разлохмаченной гривой. — Мы разве против? Пусть попробует. А уж не получится — извините!
И, повернувшись уже к Роману, коротко спросил:
— Чего-нибудь писал раньше?
У Романа неожиданно вырвалось:
— Стихи.
— Печатался?
— Нет.
Все засмеялись, и обстановка разрядилась.
— Ну что же, раз стихи, то попробуем! — сказал редактор.
Потом Роман узнал, что редактор сам в юности баловался стихами и, видимо, то, что и Роман — поэт, определило его решение.
— Забирай его, Василий Федорович, и наставляй на путь истинный! — сказал редактор.
Роман смущенно всех поблагодарил и прошел в следующую, маленькую комнатушку ответсекретаря. Тот протянул несколько смятых листков из школьной тетради, заполненных крупным неряшливым почерком.
— На, почитай и сделай заметку.
— Что это?
— Рейды группы народного контроля по трудовой дисциплине. Идем, покажу твое рабочее место.
Он провел его в следующую комнату, где за машинкой сидела полная и удивительно симпатичная дама.
— Это наша Татьяна Ивановна, — отрекомендовал ее Василий Федорович. — А это Роман, наш новый сотрудник. Вот твой стол, садись и пиши.
Смущенный и скованный, стараясь не обращать внимания на сочувственные взгляды Татьяны Ивановны, Роман сел за стол и развернул листки.
Через несколько минут он знал, сколько человек опоздало на завод, кто явился выпивши, а кто прогулял. Получив от машинистки стопку бумаги, достал подаренную матерью ручку с золотым пером.
«Они позорят честь коллектива» — так называлась его первая заметка. Он долго мучился над каждой фразой, пытаясь излить овладевшее им негодование по поводу нарушителей. Слова рождались суровые и почему-то штампованные, хотя Роман и пытался их избегать. Начал он зарисовочно:
«Часы на заводских проходных уже показывали пять минут восьмого, когда в дверях показалась станочница цеха № 21 В. И. Забелина.
— Автобус опоздал, — пыталась она объяснить членам рейдовой бригады.
Но общественников провести трудно. Они не признали причину уважительной.
— Для тысячи человек автобус не опоздал, а для вас опоздал, — осуждающе сказал седоусый ветеран труда. — Вставать пораньше надо!»
По поводу любителей спиртного Роман позволил себе гонкую, как ему показалось, иронию:
«Будто хмельной ветер Бургундии ворвался в проходные. Это появились на горизонте рабочие транспортного цеха Н. Дагаев и П. Чертков. Держась друг за друга, они предъявили свои пропуска. Просьбу дыхнуть выполнить отказались, мотивируя ото тем, что вчера были на поминках...»
Закончил заметку Роман энергичной фразой:
«За таких краснеть приходится всем!» И подписался: «Р. Бессонов».
Являя пример репортерской расторопности, он заспешил в комнату секретаря. Тот едва глянул в его сторону и сердито буркнул:
— Ну чего ты мне суешь свои каракули? Отдай на машинку!
Вычитав текст после машинки, Роман вновь пришел к секретарю и нерешительно уселся, трепетно ожидая суда.
Но Василий Федорович снова прогнал его:
— Иди, иди. Не мешай. Потом прочту.
Так в неведении, заранее упав духом, Роман отправился к Любимову, который отвел его в общежитие. Он едва дождался утра, чтобы услышать приговор. Василий Федорович нахмурил лоб, вспоминая имя новичка.
— Э-э, Рома? Какая заметка? «Позорят честь коллектива»? А почему ты спрашиваешь? Чего-нибудь напутал? Нет? Пошла ли? Давно! Я ее на четвертую полосу заслал. Так что завтра читай!
И вот трепетный миг! Он держит в руках свежую заводскую многотиражку, и вот его фамилия — Р. Бессонов. Роман никак не мог сосредоточиться, чтобы прочитать ее. Строчки прыгали, будто живые. Зашел Василий Федорович, потрепал по плечу:
— Ну, с почином! Я почти не правил. Только Бургундию выбросил. Не поймут. Проще надо. Понимаешь? Проще.
Роман упивался собственной значимостью. Сейчас газета ушла в цеха. Люди у станков раскроют ее.
— О-о! Какой-то новый корреспондент. Остро пишет, молодец!
Потом он подумал и о негативной стороне. Ведь обязательно прочтут и те, кого он так страстно обличал. Захотят отомстить... Роман живо себе представил небритые физиономии Н. Дагаева и П. Черткова, поджидающих его в темном переулке.