Добрые времена
Шрифт:
— Ну почему «безлюдный»? — так же меланхолично возразил Женька.
— Потому что бездетный налог платишь! — грубо сострил Роман и отправился умываться.
Из соседней комнаты раздавалось ритмичное пение. Это Аркадий Петров делал зарядку.
Роман нырнул в ванную, под мягким ливнем душа начал бриться и запел сам нечто неаполитанское: «О, Сорренто! Тебя я умоляю!»
В кухне они столкнулись.
— A-а! Романс для скрипки с оркестром! — пророкотал басом Аркадий, не отводя глаз от закипающего кофейника. Его круглое и плоское, как блин, лицо, усеянное многочисленными конопушками, излучало добродушие.
— Шутка?
— Ты же знаешь, что я страшно остроумный человек!
— Это точно! От твоих шуток страшно становится.
Аркадий собрался обидеться, но в кухню зашел заспанный Женька.
— Что у нас на завтрак?
— Кофе и яйцо всмятку!
— Опять яйца! — заныл Женька, протирая очки.
— Завтра твоя очередь дежурить, вот и сделаешь нам свиные отбивные, — заржал Аркадий.
— Мясо утром вредно, — не воспринял юмора Женька. — Я вам манную кашу сварю.
— Только попробуй, — свирепо сказал Роман. — У меня с детства на нее аллергия.
После завтрака все заспешили одеваться. Аркадий надел галстук и принял официальный вид.
— Как? — спросил он, крутясь перед зеркалом.
— Серьезный ты мне больше нравишься! — сказал Роман.
— Между прочим, сегодня комитет в два часа. Будем слушать отчет механического цеха. Приходи. А то некоторые скучают.
— Кто, например?
— Лада прошлый раз вся извертелась. «Где, — говорит, — наш репортер?» Вскружил девке голову.
— Я?! — уязвленно вскричал Роман.
— Я, что ли? Смотри. У нее три брата. Один здоровее другого.
— Я и не думал...
— У-у, скромник! — погрозил пальцем Аркадий, но тут же снова принял официальный вид, соответствующий, по его мнению, званию комсорга штамповочного цеха, и направился к двери. Роман и Евгений пошли следом.
На улице к Бессонову снова вернулось хорошее настроение. Стояло бабье лето. Аллею, ведущую к заводским проходным, устилал плотный ковер из опавших листьев. Осеннее солнце приятно ласкало кожу. Основной ноток рабочих прошел час назад. Сейчас к восьми шли люди из различных служб и отделов.
— Ишь, сколько тунеядцев, — ворчал под нос Немов.
— Почему «тунеядцев»? — удивился Роман.
— Конечно. Я считал. У нас на каждых шесть рабочих приходится по одному итээру. А до революции между прочим, на пять тысяч рабочих было всего пятьдесят человек обслуживающего персонала.
— Ты забываешь, что производство усложнилось.
— Ничего я не забываю. Но много у нас лишних звеньев.
— Ну и ликвидируй их. Ты же у нас НОТ.
— Кто меня послушает! — махнул рукой Женька. — И так прожектером обзывают.
Предъявив пропуска, они миновали бдительного вахтера, подошли к красно-кирпичному зданию заводоуправления. Здесь на втором этаже, рядом с лабораторией НОТ, которой командовал Немов, располагались три маленькие комнатки редакции заводской многотиражки.
Роман сел за свой стол, вытащил стопку бумаги, положил рядом авторучку. Машинистки Татьяны Ивановны еще не было. Удобно вытянув ноги, Роман стал размышлять. Второй месяц трудился он в многотиражке. Попал он сюда, можно сказать, по знакомству, хотя терпеть по мог протекций. Но так случилось, что, отработав три года по распределению в ведомственном архиве, он затосковал от составления бесконечных описей пожелтевших папок. Да и коллектив, состоявший из двух седых старушек и одной старой девы, радовал, честно говоря, мало.
Об этом Роман уныло рассказал при случайной встрече в институте Андрею, закончившему тот же институт на два года раньше и работавшему теперь в райкоме комсомола одного из подмосковных городов.
Андрей пытливо оглядел Романа, неопределенно гмыкнул, а потом спросил:
— А в газете работать хочешь?
— Я? В газете? — Глаза Романа загорелись. — А смогу?
— Откуда я знаю? — удивился Андрей. — Раньше никогда не писал?
— В школе и в институте бессменный редактор.
— Ну вот видишь! — Андрей хлопнул Романа по плечу. — Во всяком случае, попробовать надо. Приезжай ко мне в райком, поговорим конкретно.
Когда Роман через несколько дней появился в его кабинете, Андрей, понимающе кивнув, начал сразу набирать номер телефона.
— Любимов? Андрей говорит. Почему со взносами отчет задерживаешь? Мало ли что неплательщики есть. Подтяни. Понял? А то на бюро вытащу. Слушай, ты говорил, в вашей многотиражке вакансия есть. Желательно человека помоложе, чтоб лучше контакт с комитетом был. Говорил? Да, есть. Вот сидит напротив. Бессонов Роман. Мы с ним в институте учились. На целине были. Неплохо себя показал. Парень надежный. Правда, журналист весьма условный. Как, рискнешь? Ну, тогда заказывай пропуск.
Андрей положил трубку и с сомнением покачал головой.
— Иди на станкостроительный завод. Знаешь, где? А на прежней работе тебя отпустят?
— С легкой душой. Им ведь тоже неприятно, что я мучаюсь. А кто такой Любимов?
— Секретарь комитета комсомола завода. Ну, иди знакомься.
Любимов оказался коренастым крепышом с большой коротко остриженной головой. Сквозь белоснежную сорочку проглядывала полосатая тельняшка, намекая на приверженность секретаря к морю. Действительно, крепко пожав руку Роману, он сразу спросил:
— На флоте не служил?
— Не приходилось. Только в летнем лагере стажировку проходил.
— Жаль, — разочаровался Любимов. — Моряки — это народ надежный. Ну ладно, пошли, представлю.
Они поднялись этажом выше и попали в редакцию. В маленькой, крепко прокуренной комнате в живописных позах расположилось несколько человек, о чем-то горячо спорящих.
В центре комнаты прямо на столе сидел мужчина в кожаном пальто, лихо заломленном берете и с трубкой в зубах.
— Редактор? — показал глазами Роман.