Дон Жуан

Байрон Джордж Гордон

54

Оставил я несчастного ЖуанаИзраненным, страдающим уныло,Но не сравнится боль телесной раныС отчаяньем Гайдэ; ведь не под силуТаким сердцам смиряться пред тираном.Из Феса мать ее происходилаИз той страны, где, как известно всем,Соседствуют пустыня и Эдем.

55

Там осеняют мощные оливыОбложенные мрамором фонтаны,Там по пустыне выжженной, тоскливойИдут верблюдов сонных караваны,Там львы рычат, там блещет прихотливоЦветов и трав наряд благоуханный,Там древо смерти источает яд,Там человек преступен — или свят!

56

Горячим солнцем Африки природаПричудливая там сотворена,И кровь ее горячего народаИгрой добра и зла накалена.И мать Гайдэ была такой породы:Ее очей прекрасных глубинаТаила силу страсти настоящей,Дремавшую, как лев в зеленой чаще.

57

Конечно, дочь ее была нежней:Она спокойной грацией сияла;Как облака прекрасных летних дней,Она грозу безмолвно накопляла;Она казалась кроткой, но и в ней,Как пламя, сила тайная дремалаИ, как самум, могла прорваться вдруг,Губя и разрушая все вокруг.

58

В последний раз видала Дон-ЖуанаГайдэ поверженным, лишенным сил,Видала кровь, текущую из раныНа тот же пол, где только что ходилЕе Жуан, прекрасный и желанный!Ужасный стон ей кровь заледенил,Она в руках отца затрепеталаИ, словно кедр надломленный, упала.

59

В ней что — то оборвалось, как струна.Ей губы пеной алою покрылаГустая кровь. Бессильная, онаИ голову и руки опустила,Как сломанная лилия, бледна:Напрасна трав целительная силаВ подобный миг, когда уже навекТеряет связи с жизнью человек.

60

И так она лежала много дней,Безжизненная, словно не дышала,Но смерть как будто медлила — и в нейУродство тленья все не проступалоИ на лицо причудливых тенейНе налагало, светлое началоПрекрасной жизни, юная душа,В ней оставалась нежно — хороша.

61

Как в мраморном бессмертном изваянье,Одна лишь скорбь навек застыла в ней,Так мраморной Киприды обаяньеОт вечности своей еще нежней.Лаокоона страстные терзаньяПрославлены подвижностью своей,И образ гладиатора страдающийЖивет в веках, бессмертно умирающий.

62

И вот она очнулась наконец,Но странное то было пробужденье:Так к жизни пробуждается мертвец;Ему все чуждо. Ни одно явленьеУже не воскресит таких сердец,В которых только боли впечатленьеЕще осталось — смутное пока.На, миг вздремнула Фурия — тоска.

63

Увы, на все она глядела лицаБесчувственно, не различая их,Была не в силах даже удивиться,Не спрашивала даже о родных;В ней даже сил уж не было томиться;Ни болтовня подруг ее былых,Ни ласки их — ничто не воскресилоВ ней чувств, уже сроднившихся с могилой.

64

Она своих не замечала слуг,И на отца как будто не глядела,Не узнавала никого вокругИ ничего уж больше не хотела.Беспамятство — причудливый недугНад нею, как заклятье, тяготело.И только иногда в ее глазахЯвлялась тень сознанья, боль и страх!

65

Арфиста как-то а комнату позвали;Настраивал довольно долго онСвой инструмент, и на него вначалеБыл взор ее тревожный устремлен.Потом, как будто прячась от печали,Она уткнулась в стенку, словно стонТая. А он запел о днях далеких,Когда тиранов не было жестоких.

86

Такт песни отбивала по стенеОна устало пальцами. Но вскореЗапел арфист о солнце, о веснеИ о любви. Воспоминаний мореОткрылось перед нею, как во сне,Вся страсть, все счастье, все смятенье горя,И хлынула из тучи смутных грезПотоком горным буря горьких слез.

67

Но были то не слезы облегченья:Они взметнули вихрь в мозгу больном,Несчастная вскочила и в смятенье,На всех бросаясь в бешенстве слепом,Без выкриков, без воплей, в исступленье.Метаться стала в ужасе. ПотомЕе связать пытались, даже били,Но средств ее смирить не находил».

68

В ней память лишь мерцала; тяжелоИ смутно в ней роились ощущенья;Ничто ее заставить не моглоВзглянуть в лицо отца хоть на мгновенье.Меж тем на все вокруг она светлоГлядела в бредовом недоуменье,Но день за днем не ела, не пилаИ, главное, ни часу не спала.

69

Двенадцать дней, бессильно увядая,Она томилась так — и как-то вдругБез стонов наконец душа младаяУшла навек, закончив жизни кругИ вряд ли кто, за нею наблюдая,Из нежных опечаленных подругЗаметил миг, когда застыли векиИ взора блеск остекленел навеки.

70

Так умерла она — и не одна:В ней новой жизни брезжило начало,Дитя греха, безгрешное, весна,Которая весны не увидалаИ в землю вновь ушла, не рождена,Туда, где все, что смято, что увяло,Лежит, — и тщетно свет свой небо шлетНа мертвый сей цветок и мертвый плод!

71

Конец всему! Уж никогда отнынеНе прикоснутся к ней печаль и стыд,Не суждено ей было, как рабыне,Сносить года страданий и обид!Прекрасен был, как неба купол синий,Ее блаженства краткого зенит,И мирно спит она во тьме могилыНа берегу, где отдыхать любила.

72

И остров этот стал угрюм и тих:Безлюдные жилища исчезают,Лишь две могилы средь лугов пустыхПришельцу иногда напоминаютО ней и об отце ее, но ихНикто не ищет и не замечает,Лишь волны гимном траурным гремят,Скорбя о ней — красавице Циклад.

73

Но греческиe девушки поройЕе со вздохом в песне поминают,Да, коротая ночь, старик инойЕе отца рассказом воскрешает:Его отвагой и ее красойТуманные легенды наполняетО том, что мстит любовь себе самой,Платя за счастье страшною ценой.