Другой Холмс. Часть вторая. Норвудское дело

Бочковский Евгений

Все эти твердокаменные аргументы против свободы Холмса (нареченной активистками "трагической личной неустроенностью"), с тяжеловесной монументальностью отсылающие к традиционно-фундаментальным ценностям, одним только построением фраз парализовали мою волю к сопротивлению еще до того, как возникло робкое желание попытаться постичь их смысл, и я совершенно растерялся, понимая только, что нам может не хватить упорства и изворотливости, а более всего – тупого упрямства, чтобы бить в одну точку и раз за разом отвергать возмутительные претензии разбушевавшихся поборниц семейного уклада. Для этого нужно обладать слишком простым характером, чтобы давно свыкнуться с собственным однообразием и из этого выработать терпение к таким же однообразным повторяющимся действиям. Нам не осилить такой стратегии – Холмсу это быстро надоест, а я по обыкновению что-нибудь перепутаю. Осознавая это, я уже готовился впасть в отчаяние, однако своевременный отпор был дан с самой неожиданной

стороны.

Один ученый в своей статье сумел блистательно развенчать крамольную идею женитьбы Холмса и доказать ее пагубную и лженаучную сущность, применив исключительно инструментарий своей сферы деятельности, называющейся термодинамикой. Я бы не сумел здесь не только повторить все те специфические термины, коими был напичкан текст, но и самым поверхностным образом передать суть его доводов, если бы Холмс не пришел в восторг от статьи настолько, что предпочел вырезать ее из газеты, благодаря чему я имею возможность в трудные моменты пересказа сверяться с вырезкой и цитировать автора практически дословно.

Статья начиналась с того, что читателям с ходу задавался вопрос, знакомы ли они с понятием энтропии, чем та часть из них, к которой принадлежу я, приводилась в глубокое смятение. Затем автор брался за смягчение этого эффекта, предлагая публике просто поверить ему на слово, что весь вселенский ужас состоит не в величине этой самой энтропии, а в ее приросте. И что именно поэтому такая штуковина как цикл Карно является идеальной. Правда, он забыл поинтересоваться, знакома ли нам эта штука хоть немного больше чем та самая энтропия как до, так и после его разъяснений. Вместо этого он, дабы в наших головах все окончательно встало на свои места, добавил, что этот карноцикл является идеальной штукой еще и потому, что он обратимый. Во что обратимый, он не пояснил, но лично я ему поверил, потому что ничего другого мне не оставалось. И все же поскольку думать об оборотнях мне было несколько неуютно, автор, словно угадав мой дискомфорт, ради психического благополучия таких чувствительных натур предложил совсем уже умиротворяющее словечко "изоэнтропийный". Полагая, что всеобщее удовлетворение тем самым достигнуто, он продолжил изложение, и я покорно последовал за ним, обхватив голову, чтобы его дальнейшие разъяснения, не имея шансов отложиться на чем-нибудь внутри, хотя бы не вытянули вместе с собой мои мозги наружу. Мне удалось пробиться сквозь донельзя упрощенный по его же признанию рассказ "для малышей" об идеальных процессах, смоделированных теоретиками, и их отличии от реальных, о потерях и отклонениях, о все большем удалении от порядка и погружении в хаос, сопровождающимся ростом чертовой энтропии, о паровых двигателях и не менее чертовом адиабатном расширении пара, о совпадении и несовпадении параметров в начальной и конечной точках цикла. Если не принимать во внимание нарастающее словно энтропия тягостное ощущение собственной бестолковости, процесс приобщения к научному взгляду на обычные вещи через чтение разочаровывал меня только тем, что на трех первых страницах вступления в этом издевательски-терминологическом бесчинстве мне не попалось ни разу имя Холмса. Я тоскливо недоумевал, какое же отношение имеет столь пространно описываемое несовершенство Вселенной к моему другу, как вдруг добрался до нужного.

Пожалуй, это место из статьи лучше будет привести здесь дословно, дабы без малейших искажений и ложного толкования донести предельно точно и бережно до читателей моего дневника все то, что все равно никто не поймет.

"Но почему-то все отказываются замечать очевидное, а именно, что все вышесказанное, касаемо термодинамических процессов, вполне применимо в нашей обычной человеческой жизни, особенно во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Итак, вернемся к термодинамике. Согласно ей примером такого изоэнтропийного процесса, то есть не вызывающего роста энтропии, является адиабатное расширение пара в турбине. Адиабатное, значит, без подвода теплоты к рабочему телу и без отвода ее от него. Только в этом случае пар наиболее эффективно проявит себя в турбине, произведет максимальную работу. Улавливаете, как это соотносится с личностью Шерлока Холмса, не терпящей праздности и обретающей единственно возможное отдохновение в напряженном труде?! Ведь по сути дела, Холмс является идеальной машиной, совершенным механизмом с КПД, предельно близким к термическому коэффициенту цикла Карно. Будет преступлением поместить такой механизм в условия, когда его эффективность снизится едва ли не до нуля. Иными словами, подвод и отвод теплоты для Холмса так же противопоказан, как и для парового двигателя, производящего работу за счет расширения рабочего тела. Но что есть теплота в нашем житейском смысле? Это забота, элементарное человеческое внимание, составляющие суть семейных отношений, и чем они прочнее и душевнее, тем губительнее скажутся на эффективности Холмса. «Дорогой, я нагладила тебе стопку воротничков», – промурлычет дражайшая супруга, и вот уже направленное тепло ее заботы собьет Холмса с заданной адиабаты.

Стоит ему в ответ улыбнуться или похлопать ее по щеке, и отведенное тепло его признательности вновь отклонит его от идеального курса. Такое вредное воздействие в семье обоюдно, то есть деградации подвергнется и его супруга, но уже со своего неизмеримо более низкого уровня. С каждым днем их отношения будут делать их обоих все более несовершенными, и самое ужасное, что в этом нет и капли чьей-то вины. Все мы разрушаемся согласно закону Вселенной, и происходит это с нами тем быстрее, чем трогательнее и сердечнее мы проявляем заботу друг о друге. Даже если предположить совсем испортившиеся отношения или брак по расчету, нам никак не избавиться полностью от этого взаимодействия. Поскольку семейный институт в обществе необходим, я даже и не буду пытаться подвергнуть сомнению его целесообразность. Но необходимо и понимать связанные с ним неизбежные издержки, которые я только что обстоятельно описал. Исходя из этого, я полагаю правильным исключать из неэффективного режима семейной жизни наиболее ценные, производительные и отличающиеся редким совершенством механизмы, одним из которых, безусловно, является Шерлок Холмс".

Вот так. И хоть я уяснил из всего этого только лишь про стопку воротничков, свойственная мне интуиция подсказала, что сия блистательная аргументация чугунным молотом сплющила мозги не только в моей голове, и что ответные возражения со стороны "Лиги святости семейных уз", вписывающиеся в пределы заявленной почитателем карноциклов научной дискуссии, попадутся мне на глаза не скоро.

Холмса настолько восхитила идея о том, что свойственная ему бесстрастность, в которой я нередко упрекал его, является непременным условием эффективности его интеллекта, что он предложил мне переименовать "мой" дедуктивный метод и в последующих рассказах использовать определение "адиабатно-изоэнтропийный", чтобы закрепить новым термином оправдание его холодности. И если тогда я ответил ему решительным отказом, подозревая, что Дойл, даже получив соответствующую подсказку, может воспринять такую идею в штыки, то теперь при обсуждении будущего мисс Морстен мне пришлось признать, что я обязан взять его на себя, чтобы защитить мир хоть на время от происков дьявольской энтропии, и чтобы Холмс мог беспрепятственно предаваться счастью со своей любимой адиабатой.

А раз так, мне следует уже сегодня приступить к процедуре, не хочется говорить, соблазнения, но как еще иначе это назвать? Очаровывание? Влюбление? Втюривание, в конце концов? Не знаю. Равно как и то, каким образом я этого буду добиваться, поскольку Холмс настрого запретил мне открывать рот, заявив, что все разговоры с девушкой берет на себя. Лучше всего, по его мнению, если я буду загадочно молчать. Ну, или на крайний случай помалкивать.

– Почему лучше всего? – поинтересовался я.

– Потому что лучше всего делать то, что у тебя получается лучше всего, – ответил он. – Заметьте, я не требую от вас обратиться в полное ничто. Выражайтесь в безмолвии сколько угодно. Считайте, что в этом смысле у вас развязаны руки.

Я послушался и задумался довольно глубоко, тем более, что последние слова моего друга вполне располагали к этому. Предоставив мне полную свободу и заткнув рот, Холмс подтолкнул меня к выводу, что ключевое слово, вокруг которого следует выстроить дальнейшее поведение с мисс Морстен – "загадочно". Неужели он имел в виду пантомиму?

Через минуту до меня донесся его восторженный возглас:

– Вот! Самое то! Что вы сейчас делали?

– Ничего.

– Впредь именно так и поступайте, – удовлетворенно заключил Холмс. – Это занятие предает вам удивительно загадочный вид. Поневоле хочется спросить, какого черта… Впрочем, не важно, главное, мисс Морстен, ручаюсь, будет заинтригована.

– Полагаете, этого хватит для нужного впечатления? – засомневался я, потому что ни одно поручение Холмса еще не давалось мне столь легко.

– Плюс безупречный внешний вид, естественно. Ваш новый костюм подойдет идеально.

– Признайтесь, Холмс, не жалеете, что отговорили меня, когда я хотел взять другой, с позолоченными пуговицами? Тогда бы я гарантированно разжег в мисс Морстен любопытство.

– Тем, что вы брандмейстер? Кусаю локти, Ватсон. Ну подумайте сами, зачем вам ослепшая супруга?

– То есть как? – опешил я.

– Теми пуговицами вы бы сожгли ее зрение до конца жизни.

Так же категорично Холмс отверг мое предложение вдеть в петлицу розу и тем самым приобрести еще более неотразимый вид, заявив, что подобными стараниями быстрее накличешь неотразимые напасти.

– Вам не угодишь, – вырвалось у меня с досадой. – Любое мое предложение вы принимаете в штыки.

– Ваши предложения только еще больше убеждают меня, что я нашел для вас самое подходящее занятие. Подумайте сами, случится какая-нибудь кутерьма, придется проявить энергичность, и тут вы со своей розой. Так и вижу, как вы ее поправляете на бегу.

Таким образом, все мои идеи одна за другой были решительно отметены. Кроме одной. Поэтому с чувством, что последнее слово все-таки осталось за мной, я отправился к парикмахеру.