Два апреля

Кирносов Алексей Алексеевич

– А если ты сядешь?

– Если ты, сядешь, будет хуже.

– Я уже рассчитал курс. Дать тебе?

– Выброси его. Иди мне в кильватер, а свой курс я сам рассчитаю. Поклон Ксении Михайловне. Все, сынок.

После поворота бьющие под корму волны стали швырять «Кутузова» еще беспощаднее. Когда фиолетовая туча настигла судно, сразу стемнело, исчезла линия горизонта и повалил снег. По подсчетам Овцына, пройдена была уже половина пути до Колгуева. «Шальной» включил прожектор, и он маячил впереди бледным, размытым пятном. И оттого, что пятно

это не удалялось и не приближалось, возникло малоприятное ощущение, что судно не движется вперед, что обе его могучие машины работают впустую.

– Найдешь теперь этот Колгуевский берег, тудыть его в самую печень, вздохнул Марат Петрович. Хоть бы один маячок, чтобы определиться. Повернуть бы от греха?

– Не хнычьте, -сказал Овцын.
– Пессимисты усложняют обстановку. Ветер начинает выдыхаться, чувствуете?

– Не чувствую, - покачал головой Марат Петрович.

– А мне кажется.

– Потому что хочется, - сказал старпом.
– Это всегда гак. Особенно у оптимистов, - съязвил старпом.

– А вы возьмите анемометр, замерьте, - посоветовал Овцын.

Косые потоки снега обтекали рубку. Пена, срываемая ветром с гребней волн разлиновала море. Овцын смотрел па карту, прикидывал, на какие берега может их вынести, если Борис Архипов неверно учел угол сноса. Все ближайшие берега были песчаные, низкие. Такие не вдруг заметишь при нынешней видимости.

– Было пятнадцать с половиной метров, стало четырнадцать, - доложил вернувшийся с мостика старпом. Не очень он выдыхается.

– «Шальной» курс переменил, - сказал рулевой Федоров.
– Два градуса правее взял.

– Все верно, - заметил Овцын.
– Полтора метра в секунду - это величина. Держите вслед.

– Чудно, - произнес рулевой.
– Темнота, ни беса не видно, а человек додумывается, куда ему править.

– Мудреное дело, - сказал старпом.
– Ты бывал в Арктике-то?

– Бывал, - отозвался рулевой.
– В позапрошлом. Сейнерок мы проводили на Камчатку. Маленький, восемь человек команда. Я боцманом.

– Довели?

– Куда там... зазимовали.

– И ты зимовал?
– спросил старпом.

– Зимовал, - кивнул Федоров.
– Почти уже видел себя дома, а тут случай. Ну и зазимовал.

– Что за случай?
– полюбопытствовал старпом и придвинулся к рулевому.

Когда дело дошло до случая, терпение Овцына лопнуло.

– Марат Петрович, оставьте малого в покое, прикиньте, где сейчас наша колонна, - велел он старпому.

Тот не обиделся, не удивился, он вернулся к штурманскому столу и подсчитал.

– У Русского Заворота должна болтаться.

– Сволочное место, - припомнил Овцын.
– Если их уже обложило этой хмарью...

– Пожалуй, - вставил старпом.

– Тяжело Балку приходится. Не растерял бы судов... Ну, теперь глядите в оба, старпом.

– Чувствуете, что берег близко?

– Чувствую, старпом, - сказал Овцын.

– И много шансов на него выскочить, - добавил Марат Петрович.

– Не каркайте, будьте

оптимистом, - сказал Овцын, подошел к рулевому и положил руку ему на плечо.
– Федоров, вы когда-нибудь выскакивали на берег?

– Выскакивал, - просто ответил рулевой Федоров, и Овцын удивился, но ничего больше не спросил.

– Может, послать на бак матроса с биноклем?
– предложил Марат Петрович.

– Не излишне, - одобрил Овцын.
– Оденьте его в полушубок.

Он видел, как матрос, сунув бинокль под овчину, привязал себя линем к кран-балке, потом достал бинокль, попробовал смотреть, но его тут же захлестнула сзади волна, и после этого матрос больше оборонялся от волн и секущего снега, нежели искал впереди берег. Пользы от такого впередсмотрящего было немного, да и если была бы от него польза, все равно Овцын всегда надеялся больше на свои глаза, чем на чужие, и не считал, что дело становится легче оттого, что вместе с ним его делает кто-то еще.

А глаза уже сдавали. Они не смыкались почти сутки, приходилось напрягаться, заставляя глаза делать свое дело.

– «Шальной» изменил курс на пять градусов вправо - доложил рулевой.

– Старпом, замерьте ветер еще разок, - сказал Овцын.

Он не отнимал от глаз бинокля, но ничего не видел впереди, кроме снежных вихрей, лохматых, придавивших море туч и размытого светового пятна от прожектора «Шального». Уже десятый час маячило впереди это пятно, не удаляясь и не приближаясь, создавая тревожную иллюзию, что «Кутузов» болтается на волнах без хода.

– Двенадцать метров, - доложил запорошенный снегом старпом.
– И в самом деле сдает ветерок.

Овцын кивнул и снова впился взглядом в непроглядную хмарь, среди которой - он чувствовал это - очень близко был берег. И вдруг заорал, замахал руками впередсмотрящий, и рулевой вопросительно взглянул на капитана, и тут Овцын понял, что прожектор «Шального» стал ближе и приближается еще. Сердце заколотилось совершенно бесконтрольно, он сбавил ход до среднего, сказал:

– Марат Петрович, разверните судно носом на ветер.
– Подошел к рации и включил ее.

Борис Архипов вызывал. Он не сразу ответил, потому что «Кутузов», разворачиваясь, попал под боковой удар ветра, накренился, и все, что было в рубке, покатилось вправо, и рация поехала по столу, и рулевой повис на штурвале. Подумалось, что все кончено, что не превозмочь судну такой крен, но тут волна пнула его под днище, и «Кутузов» медленно, страшно медленно для того, чтобы сразу поверить, стал выравниваться.

– «Кутузов», отвечайте, прием...
– выкрикивала черная трубка рации, но у Овцына вдруг высох рот, он думал о матросе, которого послал на бак, который, наверное, слетел за борт. Он добрался по косой палубе рубки до стекол, увидел, что матрос держится двумя руками за кран-балку, и вспомнил, как он привязывался к балке линем. Овцын вернулся к рации, взял трубку, кричавшую одни и те же слова, но так и не мог ответить, пока судно не встало на ровный киль.