Два апреля
Шрифт:
До краев наполненный опытом Балк стал припоминать, кому, когда, как и от какого шторма доставалось. После совещания Овцын проводил его
до шлюпки - «Гермес» уже стоял на рейде.
– Ну... берегите свой корвет, - улыбнулся Овцын, прощаясь,
Балк прижмурил глаза, крепко пожал ему руку и молодцевато прыгнул в шлюпку. Через два часа флагман снялся с якоря, и за ним цепочкой потянулись к морю сухогрузные и наливные самоходные баржи. Только к полуночи «Кутузов» замкнул собою колонну.
Марат Петрович глядел на узкие и длинные баржи, поеживался, словно от холода.
– Как представлю себе этих красоток в море, Перекреститься тянет, -сказал он.
– Они уже в море, - заметил Овцын.
– Я не о Белом море говорю.
– Белое море тоже не деревенский пруд. В позапрошлом году нас здесь так прихватило, что потом трое суток у Святого Носа собирались. Кого в Мезень унесло, кого в Кузомень. Всякое бывает на Белом море.
Часа три они молчали. Потом Овцын сказал:
– Сбавляйте ход, старпом.
Желтовато-белая стена впереди одно за другим проглатывала суда. «Кутузов» протаранил ее последним, и сразу переменился ясный ласковый и доброжелательно до этого настроенный к человеку мир. Мир померк, заволок пеленой глаза, наполнился ревом туманных сигналов, потек за шиворот холодной сыростью.
– Пожалуй, шторм - это даже лучше, - сказал старпом.
– Когда его нет, то конечно, - согласился Овцын.
Колонна то сжималась так, что под носом вырастала вдруг чья-нибудь корма, и старпом, отпихнув рулевого, яростно крутил штурвал, то растягивалась на несколько миль, и суда отчаянно гудели ревунами, созывая затерявшихся в непроглядном атмосферном молоке.
Ксения принесла в рубку обед. Лицо ее было напряженно-серьезно, и старпом впервые, увидев буфетчицу, не заулыбался, не стал молоть комплименты, даже не помог расставить на штурманском столе посуду.
Но все на свете имеет конец, кончился и туман.
Овцын поставил на вахту Соломона, услал старпома спать, а сам прилег на кожаный диван тут же в рубке. Когда он проснулся, колонна еще шла малым ходом, собираясь, выравниваясь, поджидая заблудившихся в тумане. Он спустил ноги, сунул их в туфли и тут заметил, что под головой была подушка. «Конечно, не Соломон подсунул, - подумал он.
– Впрочем, дело полезное, - он погладил подушку ладонью, - пусть тут и живет».
В Баренцевом море, сразу за Каниным Носом, еще не успела вся колонна лечь на новый курс, налетел вдруг при ясном небе шторм от норд-веста, и тут «Кутузов» показал, что такое высота надводного борта, чуть ли не в десяток раз превышающая осадку. Его валяло на обе стороны и неудержимо несло к берегу, на камни. Самоходки хоть извивались змеями на волне, могли идти своим курсом, а «Кутузова» несло. Овцын связался по рации с Балком.
– Придется попрощаться, Иннокентий Юрьевич,- сказал он.
– Я лягу на ветер. Ничего другого не придумаешь.
– Вижу, - сказал Балк.
– Идите без меня, я потом догоню.
– Добро, - разрешил капитан «Гермеса».
– Воюйте в одиночку. Постойте, Эра Николаевна хочет сказать вам несколько слов.
– Как она держится - спросил Овцын.
– Как подобает.
– Работает?
– О да, - пробасил Балк.
– Бледнеет, но работает.
– Передайте поклон, - сказал Овцын.
– А «несколько слов» я выслушаю на Вайгаче. Некогда. Успеха вам, Иннокентий Юрьевич.
– И вам.
Овцын застегнул крышку рации, приказал ворочать, на ветер. «Кутузов», подставив ветру обтекаемый нос, медленно пополз от камней на северо-запад. Караван уходил все дальше, и скоро в штормовом море остался один вычурный речной пассажир. Внушительно выглядел он у невской набережной. Беспомощным и жалким оказался здесь, в чужой ему и недоброй стихии.
– Иван Андреевич, - позвал старпом с крыла мостика.
– Узнаете?
– Вот дьявол!
– выразился Овцын, вернулся в рубку и включил рацию. Когда аппарат согрелся, стал вызывать: - «Шальной», «Шальной», я «Кутузов», прием...
– Ну, чего тебе, «Кутузов»?
– услышал он насмешливый голос Бориса Архипова.
– Ты зачем увязался, отец?
– спросил Овцын, стараясь построже.
– По привычке, - ответил Борис Архипов.
– А ты хоть видишь, что на море делается?
– Ничего такого, чего бы я еще не видел, я не вижу, сынок.
– А если твою скорлупу накроет?
– Тогда у меня е будет риска погибнуть под трамваем, - сказал Борис Архипов.
– И вообще мне суждено умереть, от инфаркта. Ты не волнуйся. Ты же старый морячина и знаешь, что накроет или не накроет - это зависит не от волны, а от рулевого. Пустяки, здесь казаки на кочах ходили.
– Милый мой, - сказал Овцын, - эти кочи были по шестнадцать тысяч пудов водоизмещением. А у тебя сколько, помнишь?
– Двести сорок тысяч поллитров, - хохотнул Борис Архипов.
– Видишь, в два раза меньше. Валяй обратно, догоняй колонну.
После недолгой паузы Борис Архипов сказал серьезно:
– Слушай, сынок. Раз я за тобой пошел, значит, так надо. Авось пригожусь.
Когда Канин скрылся из виду, Овцын спустился с мостика. На камбузе Алексей Гаврилович, сквернословя, привязывал к плите бачки. На бледном, похудевшем лице повара проступили морщины.
– Почему буфетчица не помогает?
– спросил Овцын.
– Пыталась помогать, - проворчал Алексей Гаврилович.
– Ясно... А вы прекрасно держитесь, - польстил он.
– Не подумаешь, что первый раз в море.
– Иначе нельзя. Не будет обеда, меня съедят. Приходится держаться, чтоб ему, этому морю...
Овцын терпеливо дослушал все, что Гаврилыч пожелал в сердцах Баренцевому морю, и пошел к буфетчице. Ксения лежала навзничь, вцепившись пальцами в борта койки, упираясь ногами в переборку. Она скосила глаза на капитана, подняла руку, чтобы поправить сползшее с бедер платье, но в этот момент «Кутузова» снова положило на борт. Ксения, охнув, вцепилась в койку. Овцын поправил ей платье с сел рядом.