Два апреля
Шрифт:
– Значит, вас в Лонге зажало?
– спросил старпом.
– Не зажало, - сказал Федоров.
– Просто не пробились... Льды в проливе Лонга... И вышло так, что из-за них я, обыкновенный боцманишка, восьмиклассно образованный, подружился с лучшим капитаном отряда. Он весь рейс казался мне нелюдимым и странным, хотя привычки его были простыми и обращение с командой очень простое. Когда нас прихватило в горле Белого моря, он сам стоял на руле, подменяя застрадавшего морской болезнью рулевого. «Зачем тревожить подвахту, - говорил он, - ей тоже достанется в свое время». А ему вроде бы и не доставалось. Но когда на Диксоне поварюга продал мешок капусты - дело, по-моему, простительное, потому что поварюга честно разделил деньги на всю команду и не взял ни копейки сверх своей доли, - Гурий Васильевич за ухо вывел его с судна, а мне велел выбросить на причал вещички. Потом начальник перегона едва умолил капитана взять поварюгу обратно... С другими капитанами он как будто дружил, но никогда не пил с ними, а пил только в Архангельске со стареньким, обтрепанным девиатором Донат Донатычем. Сам раздевал его, пьяного, и укладывал на свою койку. А старик махал на него сморщенным кулачком и обзывал неучем и молокососом. Я привел на сейнер собачку, симпатичную такую лохматую дворнягу. Он велел убрать животное, и за это я дулся на него полрейса. Простил только в проливе Дмитрия Лаптева. Капитан Букин догнал плывущего белого медведя, и его матросы стали бить зверя баграми. Гурий Васильевич прибавил ходу, подошел сзади и долбанул Букина форштевнем в корму. Корпусу это вреда не причинило, но от сейнерной площадки полетели покореженные доски. Скандал был на весь, караван, а медведь спасся. Говорил Гурий Васильевич мало, но смотрел так, что от его взгляда я каждый раз ощущал свою недоразвитость... И вдруг он приоткрыл душу, позволил мне заглянуть в нее. Я тогда путался в хаосе, не различая тропинок. Чем больше вглядывался в жизнь, тем дальше балдел. Всерьез утверждал, что все в жизни определимо только словами «вдруг» и «кажется». И где те опорные точки, которые не зашатались бы под грузом очередной научной, философской или иной сенсации? Гурий Васильевич говорил: «Брось, боцман. Это детский ,лепет и чепуха всякую точку можно сделать опорной, только приложи усилие, чтобы опереться»
Я снова начинал: «Хаос...» - и он переходил на язык примеров: «Что может быть хаотичнее звездного неба?» Я задирал голову, глядел на беспорядочные россыпи. «Между тем каждая звезда имеет место в созвездии, номер в каталоге и роль в человеческих делах», - говорил Гурий Васильевич, и я дивился великости труда ученых работников, расписавших звезды по каталогам. И Гурий Васильевич говорил: «Не старайся, боцман, запихнуть арбуз в рот целиком. Не выйдет. Ты возьми нож и разрежь арбуз на доли. Тогда получишь удовольствие». Но я не понимал, как можно разрезать поток жизни. А потом эти льды в проливе Лонга... Мы в них ткнулись, помяли борта, ободрали краску - и отступили. Не нашлось ни единой щели. Стали на якоря в Чаунской губе. Синоптики обнадеживали: ждите, будьте наготове, лед еще разойдется. А чукчи-зверобои говорили: «Конец, наступила зима». Начальник перегона сказал: «Я больше верю чукчам, чем синоптикам», -увел караван в порт и приказал готовить суда к зимовке. Самолеты все время летали к острову Врангеля, искали воду, но воды не было. Был только паковый лед. Вы помните, что такой лед погубил Джорджа Вашингтона Де Лонга, капитана из Сан-Франциско. Я видел его карточку. Худощавый человек с длинными усами, в золотом пенсне. Он два года вел «Жаннетту» к полюсу. Ему совершенно необходимо было ступить в воображаемую точку, где пересекаются воображаемые круги меридианов. Точка была ему дороже жизни со всеми ее реальностями. Даже на славу он плевал. Он открывал острова и ни одного не назвал своим именем. Богатый человек дал ему денег на экспедицию. И в благодарность - «Жаннетта» уже покоилась на дне морском, Де Донг знал, что деньги пропащие, что сам он вряд ли увидит Сан-Франциско - он назвал остров, который открыли, идучи пешком по льду, именем богатого человека. Он небрежно, погибая .сам, подарил бессмертие какому-то мистеру Беннету. Откуда берутся такие люди?..
Мы добрались до столовой, которую Гурий Васильевич именовал «кабаре». У здания стояла длинная нарта. Чукча в меховой шапке, в гимнастерке с расстегнутым воротом и ватных штанах рубил нерпу и бросал куски собакам. Они скалились, провожали глазами каждый кусок, Но не двигались с места. Хватали только то мясо, которое падало у морды. Мы прошли в зал, просторный, весь в табачном дыму, сели, не снимая плащей. Гурий Васильевич спросил: «Бифштекс?» Мы всегда брали бифштекс. Нам принесли бифштексы из оленины и шампанское. Другого вина в кабаре не водилось. Вообще в поселке не водилось другого вина. Очень, наверное, не доходно возить другое вино на Чукотский берег. Гурий Васильевич улыбнулся невесело, сказал: «Ну, с приездом, боцман...» Я тоже улыбнулся, выпил вино и сказал: «Теперь уж старпом при всем желании не украдет наш сейнер».
– Забавно, - сказал Овцын.
– Расскажите-ка, как ваш старпом хотел украсть сейнер?
– Тогда это было не забавно, - сказал Федоров.
– Тогда я крепко перепугался. Мы стояли в порту уже с неделю, готовились потихоньку к зимовке, но могли и выйти в море, если в проливе Лонга вдруг волей божьей разойдутся льды. Мы сердились на природу, скучали и украдкой разлагались. Вечерами ходили в Дом культуры. Там были танцы, кино. Существовал и буфет. На судах оставалась вечером минимальная вахта: человек в машине и человек на палубе. Остальные развлекались по возможности. Возможности были ограниченные, поскольку бухгалтер перегона, как его ни материли, денег не давал. В тот вечер я зашел в танцевальный зал и сразу напоролся на своего капитана. Гурий Васильевич поглядел на меня укоряющим взором, сказал кисло: «Придется похлопотать у бухгалтера, чтоб выписал вам аванс». Я сказал: «Хорошо бы, - потом удивился: - А что такое?» Он сказал: «Пообносились, почтенный боцман».
В море я отвык думать, как одет. Кому это интересно в море, моржам, что ли? А тут взглянул на себя и покраснел: яловые сапоги, затасканный по вахтам свитер, брюки не разберешь в какую полоску и пиджак со следами всех смазочных материалов, которые положены сейнеру по табели снабжения. Еще я увидел, что к нам подходит девушка. Очень красивая девушка. Она улыбалась капитану. Я развернулся на сто восемьдесят и полетел на сейнер переодеваться.
Там было тихо и пусто. В порту дизель не гоняли - и топливо не расходуется и механику меньше заботы. Для обогрева топили камелек. Освещались аккумуляторными фонарями. Я спустился в кубрик, и сразу в нос шибанул запах. Такой запах получается, когда в помещении пьют спирт и закусывают чесноком и солеными огурцами. У стола механик Сеня Макушкин втолковывал что-то старпому и водил перед его носом длинным корявым пальцем. Меня за делом в полумраке не заметили. Я присел на койку, прислушался из любопытства. Сеня выкатывал на старпома круглые глаза и спрашивал: «Указание считать Арктику освоенной было» Старпом бубнил ему: «Давно было». Сеня Макушкин снова спрашивал:
«Постановление о том, что Арктика покорилась советскому человеку, было?» - «Читал в газете», - сказал старпом. Сеня поднял корявый палец, спросил: «Что из этого вытекает? Вытекает трусость и малодушие начальства, которое бережет покой души и не желает прорываться к заветной цели через льды и преграды сурового Чукотского моря. Так вытекает?»
Старпом сказал: «Полярная зарплата за месяц из моего кармана вытекает. Премия за выполнение рейса вытекает. Большие деньги вытекают, мать их за уши».
Механик сказал сокрушенно: «Ты сумашечий, старпом. Вечно ты думаешь за деньги. Пойми, что деньги в нашей жизни мелькают, как падающие звезды на небосклоне, оставляя ослепительно яркий, но кратковременный след. Краткий миг обладания забывается, тоска потери ложится на душу чугунным балластом. Не отдавай душу деньгам, старпом, и ты будешь жить долго».
Старпом сказал: «Не балди, Сеня. Деньги - это деньги. Волосан тот, кто бросает их на ветер за краткий миг. И ты волосан».
Надоело слушать белиберду. Я стащил сапоги, сунул под койку портянки и натянул красивые нейлоновые носки. Старпом, тяжко бухая своими полуболотными, полез вверх по трапу. Он вернулся, и под мышкой у него была свернутая трубкой карта. Я опять заинтересовался разговором. Старпом расстелил карту, прижал углы стаканами, ткнул пальцем в правый верхний угол.
«До Шелагского мыса льда нету, - сказал он.
– От мыса Шмидта на восток тоже чисто. Льды только в Лонге да севернее Врангеля».
Сеня Макушкин склонялся, тупо глядел в карту, сказал: «Все понимаю. Была дырочка и прикрылась. Неужели даже нашей шмакодявке не проскочить? Должна же быть хоть щелка!»
Старпом сказал, подумав: «Должна, конечно. Где-нибудь под
бережком, на малых глубинах. У пака осадка побольше нашей».
Механик распрямился, вскинул носатую голову, взял бутылку и метко налил спирта. Они подняли стаканы. Карта свернулась в трубку. Сеня сказал: «Я пью за такую картину. Слушай, старпом, своими ушами. Мужественные камчатские рыбаки уже махнули на шикарные сейнера и отправились ремонтировать свои ветхие кавасаки. Вдруг одни рыбак закуривает, по старой рыбацкой привычке смотрит на горизонт и замечает точку. Эта точка растет и приближается. Рыбак выхватывает из-за пазухи подзорную трубу и приставляет ее к глазу. Из окуляра на него мчится шикарный современный сейнер с номером С-153 на борту. «Смотрите все!
– кричит рыбак.
– Они прошли! Слава им в веках и народах!» В тот же миг вся колхозная оптика направляет свои объективы в нашу сторону. Сбегаются иждивенцы и духовой оркестр. Из Владивостока летит выездной корреспондент крупной газеты. Телеграфист дрожащею рукою выстукивает депешу в Москву. Там ломают умные головы, не в силах решить - дать нам с тобой только медали или же сразу ордена».
Старпом пробубнил: «Или по шеям...»
Сеня Макушкин сказал ему ласково: «Старпом, ты сумашечий. Где ты заметил, чтобы передовикам производства давали по шеям ? Судят ли победителей?»
Тогда старпом оживился: «А ведь верно. Если доведем эту коробку до места...»
Сеня сказал: «Прогремим на всю Одессу и мелкие города!»
Старпом сказал: «...большую премию дадут. А щель найти можно. Это каравану не пройти, а одна коробка всегда проскочит. Под бережком, по мелководью, по молодому ледку».
Он снова расправил карту и повел по ней пальцем.
А Сеня придвинул рот к его уху, стал говорить: «Надо сейчас. На судне никого. Я запущу дизель, ты отвяжешь свои веревки и станешь за руль. Обогнем восточный угол нашей страны и на следующей станции вылезем уже героями. Топлива у меня хватит, ты не волнуйся».
Он стукнул кулаком по столу. Звякнули, посыпались со стола стаканы. «Ты лети с дороги, птица!
– Механик смахнул и бутылку. Зверь с дороги уходи!
– Он шмякнул огурец в раскаленную дверцу камелька.
– Прости-прощай это гнилое Гонолуло. Нам тут нечего терять, кроме ржавых якорных цепей!»