Два апреля
Шрифт:
Одни раз, понюхав варево нашего поварюги, который совсем разболтался с горя, что не дошли до Камчатки, Гурий Васильевич предложил мне, как бывало, сходить «в кабаре». Так я помотал головой и быстренько ухватился за ложку. Он скривился, сказал: «Истеричка...» И ушел.
Однажды он не пришел ночевать. Не явился и к завтраку. Мне это было уже все равно, и я не думал о нем. Мы ели кашу, пили кофе с печеньем. Раз капитана за столом нет, болтали вольно. Машина уже законсервирована, корпус ошкрябан, засуричен и обишт, из палубных дел остались мелочи. Говорили, как полетим домой, какие подарки привезем, как будем потом веселиться и тратить заработанные
Старпом сказал: «Через пять минут, между прочим, рабочий день начинается. И где его величество изволит гулять? Надо акты подписывать».
Сеня Макушкин, бойко глотая вторую порцию каши, сказал: «Если так срочно, поищи маэстро на шхуне «Глобус» в каюте уборщицы».
Старпом удивился: «Что он там делает?»
Сеня прищурился, сказал: «Важнейшее дело. Подготавливает себе бытовые условия для долгой зимовки».
Старпом ухмыльнулся, сказал: «Вас понял. Тем не менее...»
Тут в кубрик спустился Гурий Васильевич, и старпом не кончил фразу. Капитан был бледен, даже сер. Никогда я не видел такого злого выражения на его лице. Казалось, что сейчас он будет кричать, обвинять и наказывать. Думаю, у каждого шевельнулась мыслишка: «А что я сделал не так?..» Мы притихли, ожидая. Но капитан сказал спокойно: «С добрым утром, мореплаватели. Старпом, у Вас подготовлены акты?»
Старпом соврал: «Давно уже!»
Я сам видел, как он торопливо дописывал их полчаса назад.
Гурий Васильевич бегло просмотрел бумаги, поставил свою подпись на каждом из многочисленных листков и, возвратив акты старпому, сказал нам: «Итак, мореплаватели, завтра с одиннадцати часов получайте у бухгалтера расчет. Ваш рейс закончен».
Конечно, «ура» взорвалось, как ручная граната. А капитан добавил: «Сегодня подберите хвосты и хвостики, чтобы завтра получить деньги вовремя - и домой без дополнительной стоянки. Мой вам совет: не загуливайте. Сие плохо и для здоровья и для кармана. Боцман, постельные принадлежности и матрасы завтра утром сдадите на склад».
Он не стал есть и пошел на палубу. Поварюга взглянул вслед, выразился: «Покормили...»
– Это должно было случиться, - сказал Марат Петрович.
– И я тогда то же самое думал, - кивнул Федоров, - это должно было случиться. Человек изменил мечте. Что его теперь сдержит? Уважать себя незачем, незачем сопротивляться чарам красивой уборщицы. Я представлял, что он говорит себе теперь: полярная ночь длинна, темна, холодна и тосклива, в такую ночь трудно быть одному, мало ли что может произойти с психикой, если под рукой не будет красивой уборщицы? Думал так, потом плюнул, стал работать. Капитан в этот день никуда не уходил с судна, но и делами не занимался - так, слонялся по палубе и помещениям, делал вид, что проверяет работу, но по лицу видно было, что эта работа его интересует сейчас, как крокодила овощи. Несколько раз останавливался около меня, как бы желая сказать что-то, но отходил, передумав.
Утром я долго провозился со сдачей имущества, пришел в контору за расчетом последним. У двери, неплотно прикрытой, я услыхал зычный голос начальника перегона: «Разве это не подлость? Ты же меня зарезал! Где я теперь буду человека за хвост ловить?!»
Потом был голос Гурия Васильевича: «Я знаю, кто согласится. Только предложите». Он назвал фамилий пять.
Начальник перегона крикнул: «Это не те люди! Тебя тут не заменить»
Гурия Васильевич сказал: «Прекрасно меня можно заменить».
Они еще говорили, потом была тишина, потом начальник перегона метал громы. Потом опять
Начальник перегона вдруг трахнул кулаком по столу, крикнул: «Получите расчет, капитан! И учтите, что я сообщу в Москву о вашем поведении. Не думаю, что после этого вы останетесь в постоянных кадрах министерства. Все. Идите!»
Бухгалтер вынул из стального переносного сейфа пачку моих денег. Я стал совать их в карманы, но бух прикрикнул на меня: «Пересчитай деньги, молодой человек!»
Несколько раз я сбивался в счете, под конец одолел эту математику, вышел с добрым напутствием в коридор, Стал искать сигареты, но во всех карманах натыкался на деньги. Их было слишком много - зарплата за полгода. Это даже скучно - получать сразу столько денег. От этого они теряют важность... Я присел на лавку, отыскал, наконец, сигареты и закурил. Я все думал о том, что надо торопиться, топать в сберкассу за аккредитивами, успеть на аэропортовский автобус. Думал, что день этапный и совсем не время мне сидеть так, покуривая... Когда вышел Гурий Васильевич, мы переглянулись и молча пошли в поселок. В магазине фактории я важно выложил на стол сумму, указал пальцем на шкуру белого медведя и попросил завернуть поаккуратнее. Сверток получился большой, но не тяжелый. В сберкассе мы обменяли деньги на аккредитивы, оставив себе на билет и дорожные расходы. Был ветер, мороз. Снежинки секли лицо. Наступила солидная арктическая зима. В плащах и фуражечках мы чувствовали себя не слишком комфортабельно. Гурий Васильевич потрепал
мое плечо, сказал: «Зайдем, Евгений, в кабаре, что ли...» Снова ели бифштексы из оленины, запивали их шампанским вином. За окном куражилась первая пурга. Вовремя мы смотали удочки. Хорошо, что Гурий Васильевич быстро провернул консервацию. Я спросил тогда: «Кого вместо вас назначат?» Он ответил: «Все равно. Начальнику охраны
законсервированных корпусов можно и не иметь высшего мореходного образования. Потом спросил: «Куда ты денешь этого медведя, Боцман?» Я сказал серьезно: «Подарю вам на свадьбу».
Он сморщился, будто вместо шампанского хлебнул скисшее пиво.
«Свадьбу. Какой ты, брат, скорый! Эту, брат, свадьбу надо еще заслужить».
Я спросил: «Что за интерес получать незаслуженное ?»
И тут вдруг подошла Лена, села, расстегнула шубу. Я обалдел, стал наливать ей шампанское, и снова вино кипело, лезло из стакана на скатерть. Она выхватила стакан из-под струи, я не успел выровнять бутылку, и вино пролилось. Она сказала: «Я не искала вас. Это случайно».
Гурий Васильевич ответил: «Знаю».
– «Что вы знаете?»
Он сказал; «Многое, Больше, чем хотел бы».
Она сказала: «Многозначительные глупости. Вчера вы были честнее и проще».
Я спросил в растерянности: «Может, мне уйти?»
Она приказала: «Сидите, Евгений», - и я остался сидеть.
Гурий Васильевич сказал: «Вчера мы прощались, и я говорил, что не могу остаться, что улечу. Я любил тебя. Это длилось одно мгновенье».
Она засмеялась, спросила: «Одно мгновение любви? Ты лжешь, Гурий. Уж я-то знаю, что в это мгновение тебе до смерти нужна была баба. Ты хуже других, потому что оправдываешься».