Два апреля
Шрифт:
– Хорошо, - сказала Ксения, высвободила руку и взяла ведро.
– Какие у вас планы на завтра?
– спросил Овцын.
– У меня нет планов на завтра.
– Тогда будете завтра отдыхать.
– Хорошо, - сказала Ксения.
– И можно будет съездить на берег?
– Несомненно.
– Он посмотрел на Бориса Архипова.
– Капитан «Шального» обеспечит вас плавсредствами.
– Только гребными.
– Борис Архипов развел руками.
– А вечером я уйду в Амдерму.
– Я люблю грести, - улыбнулась Ксения.
– А вечером я люблю отдыхать в своей каюте.
– Она ушла и через полчаса вернулась с посудой и жареной рыбой. Борис Архипов снял с нее передник, усадил за стол. Ксения разложила рыбу по тарелкам; и когда подавала тарелку Эре, взгляды их скрестились. Эра приняла тарелку, сказала:
– Спасибо, Ксана.
Ксения улыбнулась.
– Пожалуйста, - сказала она.
Борис выпил коньяку, порозовел, придвинул свой стул поближе к Ксении. Он спросил:
– Помните архангельскую поговорку? Тресочки не поешь - чайку не попьешь, чайку не попьешь - не поработаешь.
– Даже не верится, что это треска, - сказала Эра.
– Я еще не ела такой вкусной рыбы.
– Прямо из моря на сковородку. Плюс - ресторанный класс кока, -объяснил Овцын.
– А дураки-англичане, прошу прощения, Ксения Михайловна, удобряют треской поля.
– Не такие уж дураки, - возразил Борис Архипов.
– На этих полях вырастает колосистый ячмень, из которого варят божественное английское пиво. О, я пил его, когда еще плавал в пароходстве.
– Пил бы его поменьше, до сих пор плавал бы в пароходстве, - сказал Овцын.
– Много ты понимаешь, - проворчал Борис Архипов.
– Не в том дело. Годы были жестокие.
– Вы сильно ершились, Борис Никитич?
– спросила Эра.
– Бывало, - мягко улыбнулся Борис Архипов.- Но прошло. Теперь я податлив, как перезрелый грейпфрут, как бритый еж, как старая фетровая шляпа. Берегу то, что осталось, и не стремлюсь приобрести новое. Мне так нравится... Сынок, мне тут много порассказали, пока я ловил рыбку. Представь себе картину: несется «Гермес» контркурсом вдоль всей колонны; среди капитанов недоумение - что за маневр? Кругом безумство волн и ветра свист, а он еще и лавирует, носы самоходкам режет. На колонне паника -флагман рехнулся. Наконец разглядели: разгуливает по мостику «Гермеса» Эра Николаевна с киноаппаратом, запечатлевает корчи и судороги каравана...
– Глубоко надо было влезть Иннокентию в душу, чтобы он разрешил такой цирк, - сказал Овцын.
– Не вижу никакого цирка.
– Эра пожала плечами.
– И в душу я не влезала. Сказала, что мне так надо. Это же для работы, а не для собственного удовольствия.
Овцын засмеялся.
– Если бы Згурский сказал, что ему «так надо», Иннокентий послал бы его к таким отдаленным предкам, что на машине времени не доберешься.
– Меня нельзя посылать к предкам, - сказала Эра.
– Потому Балк и устроил цирк на воде. Ему это припомнят в Диксоне на отвальном банкете.
– Неужели будут смеяться?
– спросила Эра.
– Не бойся. Беззлобно, - успокоил Овцын.
22
Утро выдалось ясное, почти безветренное. Он сходил в радиорубку, прочитал сводки; ничего ободряющего в них не нашел. Карское море вполне соответствовало своему древнему прозвищу «мешок со льдом». Он увидел под бортом мотобот. Нашел Соломона и устроил ему корректную головомойку. Соломон стал оправдываться, что погода тихая и вахта смотрит внимательно. Зачем лишний раз таскать наверх тяжеленный катер?
– Ты такие вещи ему толкуй.
– Овцын указал пальцем на чугунный кнехт, на котором давно уже покоился заплетенный восьмерками швартовый конец.
– А я не желаю слушать. Ночью все шлюпки должны быть на борту. Кстати, вахту сегодня пусть стоит старпом. Можешь сходить на берег.
– Мне не обязательно, - сказал Соломон.
– Сходи, сходи, а то клюквой обрастешь.
– Вот если только клюквы набрать. Люблю клюкву, - улыбнулся Соломон, позабыв о только что полученной головомойке.
– Отличный фрукт, - согласился Овцын.
– Пришли-ка в мотобот моториста.
Он отвез Эру на «Гермес»; их встретил Балк и пригласил к себе пить утренний чай.
– Спасибо, - сказал Овцын.
– Мне ловчее дома, со своими. Много вчера набили уток?
– Восемь. И все жирные, - похвастался Балк.
– Будут к обеду. Приглашаю.
– Посмотрим, - сказал Овцын. Он попрощался с Эрой, спрыгнул в мотобот с невысокого борта «Гермеса», кинул мотористу: - Домой.
Обедать к Балку он не поехал. Стали подходить за водой самоходки, толклись под бортом до вечера. Обросшие и обветренные старшие помощники самоходок выпрашивали продукты - свежего мясца, картошечки, свежей капустки. На самоходках все эти продукты уже подъели или погноили, а в обширных холодильниках «Кутузова» все добро сохранилось в наилучшем состоянии. Овцын выписывал каждому понемножку. Матросы самоходок тащили мешки к себе, хрустя на ходу капустным листом.
Овцын устал от суматохи, когда она кончилась, решил сходить все-таки на «Гермес», но вдруг одумался и завернул мотобот к «Шальному».
– Не ушел еще?
– сказал он Борису Архипову, осматривая снизу, с воды исковерканную носовую часть буксира.
– В ночь пойду, - сказал Борис Архипов.
– Что там до утра делать?
– Тогда спускай вельбот.
Овцын отпустил катер, и до берега они с Борисом Архиповым добрались на гребной шлюпке. Нашли в поселке Ксению - она любовалась сухоньким, может даже столетним, старичком ненцем, который плел сеть, - и долго бродили втроем по откосам сопок и болотцам, поросшим мягкими, темно-зелеными мхами. Попался Соломон с мешочком перемешанной с брусникой клюквы, дал каждому по горсти, но задерживаться для разговора не стал - мешочек был еще не полон, а время близилось к полуночи.
– Здесь хорошо, сказала Ксения.
– Кто бы подумал, что ягоды растут чуть не на Северном полюсе! Интересно, как Соломон Борисович их видит?
– Он их чувствует, - сказал Овцын.
– А до полюса отсюда далеко.
Потом Борис Архипов довез его и Ксению до «Кутузова», помахал
рукой, взялся за весла и погреб к себе на «Шальной».
Овцын все замедлял шаги, постоял у двери, думая, что, может быть, каюта не пустая, может быть, там она - забралась на диван с ногами, читает книгу, непременно какую-нибудь неподходящую, вроде мореходной астрономии, и ждет его... Он зайдет, и она удивится, выронит книгу, протянет к нему руки...