Два апреля
Шрифт:
Но каюта была пуста. Впервые за все плавание он ощутил, какой пустой может быть эта вылощенная, отполированная, слишком просторная для одного человека каюта. Вспомнились матросские кубрики с койками в два яруса, в которых он жил давно-давно, так давно, что ничего недоброго не помнил из того сурового и беззаботного времени. И тут он пожалел, что не сходил к Балку на обед, не пошел вечером на «Гермес», а зачем-то весь вечер проболтался на берегу третьим лишним.. Он вышел на веранду, долго, пока тот не скрылся в проливе за мысом. смотрел на буксир Бориса Архипова. Розовый свет июльской ночи, и спокойное море, и тишина создавали ощущение незыблемого мира под небесами, бесконечной жизни и несомненного будущего. Не верилось, что в этот час где-то что-то грохочет, что кто-то спит неспокойно или вообще не спит, ожидая беды. Розовое небо Арктики завораживало и умиротворяло душу; и тогда Овцын понял, почему здешние жители не воюют друг с другом и даже перед медведем извиняются за то, что они его убили.
А утром, когда он проснулся, небо было коричневым от туч и в снастях свистел ветер. Целую неделю ветер крутился по румбовой картушке, швыряя на остров то дождь, то туман, то снег, то морось. А то вдруг ненадолго яснело небо, море становилось прозрачным, и видно было, как под бортом снует стаями рябая пикша, подвсплывая к поверхности и обнюхивая каждый окурок. Матросы ходили на берег в сапогах и ватниках. Они накупили у ненцев оленьих рогов и шкур, тапочек и рукавиц. От этого добра в каютах запахло кислятиной. Впрочем, опытные моряки шкур не покупали. Все равно они, плохо обработанные, осыплются через два месяца, а уж каким дубильным веществом они обрабатываются - о том лучше и не говорить...
К концу недели установился южный ветер, он ровно дул сутки, двое, тащил по небу облака к северу, обволакивал мир теплой влагой. На третий день, когда ветер стал ослабевать, Балк вывел караван в Карское море. «Кутузов» пропустил всех мимо себя и занял свое место в конце колонны. Когда он вышел из пролива, колонна уже распалась, никакого строя не было и в помине, каждый капитан воевал со льдами сам по себе.
– Если нарисовать все кривые, которые мы выписываем, интересный, наверное, получится узор, - заметил Марат Петрович.
– Куда интереснее, - произнес Овцын.
– Убавьте-ка ход, товарищ старший. Не надо забегать вперед самоходок. «Кутузов» все время должен быть замыкающим.
– Эти ледышки скрежещут по борту прямо как по сердцу, - сказал
Марат Петрович.
– Тоскливо становится.
Он подошел к телеграфу и сбавил ход.
– Тонко подмечено, - сказал Овцын. Скрежет его тоже не веселил. Он хорошо помнил скрежет, слышанный им тридцать первого августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в двадцать три часа пятнадцать минут на широте семьдесят семь градусов сорок четыре с половиной минуты. Команда покинула судно на двадцать пять минут раньше.
– Думаю, что енисейским речникам придется красить борта заново.
– А может, заплаты ставить?
– спросил Марат Петрович.
– Всякое бывает, - сказал Овцын.
– Вы когда-нибудь получали пробоины?
– Охота вам в Карском море задавать такие вопросы, - сказал Овцын, и старпом умолк.
Одолев к концу дня первую тяжелую перемычку, суда вышли на чистую воду и восстановили строй. Вскоре новый лед заблестел на горизонте, ночью вошли в него, и снова каждый стал сам по себе искать разводья. Из этой перемычки, две самоходки вышли с проломленными бортами, и часа полтора над Карским морем сверкали голубые искры электросварки.
Овцын не сходил с мостика, старпом - из солидарности - тоже. Приходил Соломон, выстаивал время своей вахты и, чувствуя, что не нужен в рубке, отправлялся искать себе другую работу. Овцын и старпом по очереди отдыхали на диване. Ксения приносила в рубку еду. Марат Петрович сразу оживал, загорался, выхватывал у нее из рук судки и тарелки, рассыпая звонкий горох комплиментов. Ксения отмахивалась, не улыбаясь. Если в борт ударяла льдина, Ксения вздрагивала и бледнела.
– А все-таки это лучше, чем шторм, - говорил Марат Петрович.
– Не знаю, - качала головой Ксения.
– Ничего жизни не видела страшнее моря. Лучше вообще...
– У нас в училище был преподаватель морской практики, так когда у него спрашивали, как в тумане спастись от столкновения, если суда идут навстречу друг другу, он отвечал: «Списаться на берег и идти торговать пивом».
– Вам кажется, что это остроумно?
– спросила Ксения.
– Во всяком случае, полная гарантия, - рассмеялся старпом.
– А вы еще когда-нибудь пойдете в море?
– Кто знает...
– вздохнула Ксения.
23
На шестые сутки впереди показался утыканный мачтами холм Диксона. Овцын, когда начался сеанс связи с флагманом, спросил Балка:
– Куда мне становиться, Иннокентий Юрьевич?
– К причалу, - ответил Балк.
– Мне уже радировали, что есть одно местечко. Станете первым корпусом, а и к вашему борту. Можете выходить из арьергарда. Обгоняйте меня... Кстати, я получил радио с Ленской колонны, она милях в трехстах сзади. Есть для вас новость. Не знаю, обрадует ли... Ну, потом поговорим, разговор не краткий.
– Поговорим потом, - согласился Овцын и выключил рацию.
«Кутузов» на полном ходу обогнал колонну и стал головным. Он
первым вышел на рейд Диксона, подошел к свободному причалу и ошвартовался. Не дожидаясь «Гермеса», Овцын спустился в каюту. Как всегда в конце рейса, стало пусто, печально. Исчезла уверенность в себе, нахлынула отупляющая усталость, которой не даешь воли, пока дело еще не сделано, и которой незачем противиться, когда под последней записью в журнале вахтенный штурман подвел жирную черту! Сидя на кровати и прислушиваясь к тому, как расплывается остаток воли, он почувствовал, что подошел «Гермес», несколько раз стукнул бортом - машинально стал представлять себе, как швартуется Балк, и подумал, что сделал бы это красивее. Картина швартовки становилась в воображении все отчетливее, и он подумал, что засыпает. Всегда, засыпая, он видел совершенно реальные картины. В каюту вбежала Эра, и, обнимая ее, он не сразу понял, воображение это или в самом деле пришла Эра.
Зашел Балк и густо кашлянул. Овцын отпустил Эру, нахмурился - это уже реальность, дьявол бы ее побрал! Он ожидал, что Иннокентий станет извиняться, но Балк и не подумал извиняться.
– Очень хорошо, что вы вместе, голубчики, - сказал Балк.
– Очень удобно.
«Было бы еще удобнее, если бы ты не врывался без стука», - подумал Овцын и спросил:
– В чем же особая прелесть этого обстоятельства, драгоценнейший флагманский капитан?
– Сейчас поймете, - сказал Балк.
– Я говорил вам, Овцын, про радиограмму с Ленской группы...