Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Мы здесь на службе у короля и Христа, а не для того, чтобы пьянствовать.
– В Лувре и в монастырях не пьют кислятину. Кстати, лучшее вино я пробовал как раз в монастыре. Разве мы кальвинисты? – рыцарь рассмеялся.
Два ремесленника присоединились к нему. Они пожирали глазами бочонок.
Засмеялся и Гриманд. Тихо. Но госпитальер чувствовал, что это ненадолго.
– Там, где я его взял, есть еще, и я не заплатил за него ни су, – сказал он стражнику. – Так что пейте и веселитесь. А если это против местных обычаев, отнесите домой, женам.
Не дожидаясь возражений своего товарища, ремесленники схватили бочонок. Лавочник промолчал, понимая, что его все равно проигнорируют. Утешение он решил найти в сплетнях.
– Месье, расскажите мне, кто такой Инфант Кокейна, – попросил он Матиаса.
Его голос заглушил взрыв безумного смеха.
– Смотрите сами, – сказал Тангейзер. – Вот он сидит.
Ремесленники поспешно отступили, поставили бочонок и схватили свои пики. Лавочник спрятался за их спинами, и они обошли повозку на почтительном расстоянии, чтобы посмотреть на Гриманда. Рыцарь тоже считал, что это зрелище заслуживает внимания.
Король воров трясся от смеха. В неверном желтом свете факела его пустые белые глазницы бесстрастно поблескивали над громадными оскаленными зубами и деформированным лицом, словно шахты, доходящие до самого преддверия ада.
Эстель и Грегуар тоже смеялись, заразившись его весельем.
Матиас и сам с трудом сдерживался.
– Дайте мне камень бессмертия. Негодяи! – крикнул великан.
– Как видите, он лишился разума, – пояснил иоаннит охранникам моста.
Гриманд загремел цепями. Ополченцы попятились.
– Движение повозки, похоже, успокаивает его. Но если вы считаете, что следует подождать капитана, мы можем дать Инфанту пинту-другую вина.
– Гуго! Чашу вина! – тут же воскликнул Гриманд.
– Продолжайте свой путь, друг, – сказал красильщик. – И большое спасибо за бочонок.
Лавочник не стал возражать.
– Вероятно, я рассказал вам больше, чем следовало, – заметил Тангейзер. – Так что если Гарнье спросит, скажите, что Малыш Кристьен обо всем позаботится. Этого достаточно.
Гриманд зашелся в приступе хохота, и лавочник снова попятился.
– А если не спросит, решать вам – будить спящую собаку или нет.
– Кристьен, – повторил красильщик и, заглянув под телегу, посмотрел на Пикара. – А это кто? И что он говорит?
Малыш Кристьен хрипел, снова и снова повторяя одно слово, будто заклинание. Навоз стекал с его губ и ноздрей, словно эту субстанцию выделяли его внутренние органы. Когда он моргал, белков глаз не было видно – их тоже покрывал слой экскрементов.
– Навоз! – завывал Пикар. – Навоз!
– Наверное, это название его следующей пьесы, – пожал плечами рыцарь.
Смех Гриманда разнесся подобно грому, способному воскресить мертвецов.
– Что он сделал? – спросил лавочник.
– Изнасиловал ребенка, – ответил Тангейзер.
– Боже милостивый. – Второй ремесленник взял пику и вопросительно посмотрел на рыцаря. – Вы не возражаете?
– Пожалуйста, но только не до смерти.
Ополченец присел на корточки. От удара ноги Пикара хрустнули. Лавочник взял алебарду красильщика и рубанул пленника по пальцам. Вероятно, это их первая кровь – будет чем хвастаться потом. Причитания Кристьена сменились криком. Охрана принялась глумиться над ним.
– Ладно, друзья, мне пора, – сказал Матиас. – Да благословит Господь короля и Папу!
Повторив благословение, ополченцы проводили мальтийского рыцаря одобрительными возгласами.
Повозка, заскрипев, двинулась за ним.
– Кристьен! – крикнул лавочник вслед госпитальеру. – А кто эти малыши?
– Это мои дети, – отозвался тот.
Они ехали на юг. Бернар Гарнье жил на первой улице, отходящей на восток. На тот случай, если их новые друзья наблюдали, Тангейзер свернул только на второй улице. В Сите было тихо. Его очищали от гугенотов весь день. Иоаннит разрядил пистолет и сбросил трупы с повозки в кучу мусора за таверной. Потом он посмотрел на Ампаро. Девочка спала. Рыцарь улыбнулся Эстель.
– Гриманд был такой смешной, – сказала она.
– Я мог сам убить всех троих, причем дважды, – заявил Инфант.
– Если бы их нашли, дорога на Мельничный мост для нас была бы закрыта. А так они пьют вино и будут приветствовать нас, когда мы снова проедем мимо. Ты спрячешься под парусиной вместе с Карлой, – сказал ему Матиас.
Они свернули на север, к реке и дому Гарнье.
Если отвезти Карлу и повозку к складам и спрятать там, то можно вернуться пешком и незамеченным проскользнуть мимо лавочника и его товарищей, размышлял госпитальер. Луна взошла на западе. Тени были черными, словно смертный грех. Отсюда он доберется до дома Ирен за десять минут. Это значит, что придется оставить Карлу одну как минимум на полчаса.
Эта мысль вызывала у мальтийского рыцаря дурноту. Но чем дольше Мельничный мост остается без охраны, тем выше вероятность, что к их возвращению пост милиции восстановят. Если пуститься в обратный путь прямо сейчас, они доберутся до Вилля за двадцать минут вместо пятидесяти. Карлу все равно придется оставить одну, причем на более долгое время, но ее можно отвезти в Кокейн. Сегодня туда больше никто не сунется. Если возвращаться за Паскаль, то придется еще дважды пересекать реку, и они не успеют до полуночи попасть к воротам. И «пилигримы» будут их ждать.
Чтобы привести Паскаль в Кокейн, потребуется еще час. Этот час может стоить жизни его жене и ребенку. Рассчитывать на волю случая было бы безумием. Тангейзер мог бы заставить себя бросить Паскаль. И не потому, что они были знакомы всего лишь день: некоторые привязанности выкованы из металла, более прочного и более загадочного, чем само время. Он просто знал, что у него хватит безжалостности переступить эту границу, что его воля способна подавить движения разума и сердца. Хотя разве не разум и сердце управляют волей?