Эротические страницы из жизни Фролова
Шрифт:
– А в душ?
– с еле заметной ехидцей осведомилась Светка.
Совсем не назидательно, а так, с легким подколом: мол, даже если где-то уже и приняла, хотя бы для виду дома поплескалась.
– Потом. Здесь руки помою. Что там у нас сегодня? Ишь ты, фаршированный перчик.
– Да. И на первое, и на второе. И даже на третье.
Ирка шлепнула ее по заднице, чтобы не болтала глупостей.
Но Светка больше и не паясничала. И сама она вела себя вполне непринужденно - даже о Пашке слов несколько как бы между прочим сказала: какой он кем-то там на работе обиженный и вообще неудачливый.
Когда
– Я долго буду читать. Так что не волнуйтесь, что свет гореть будет.
Первым делом Ирка вытащила из сумочки неиспользованные презервативы и спрятала их назад, в коробочку.
– Не получилось?
– спросил Виктор.
Она как-то недовольно вздохнула:
– Получилось. Почти. У него свои есть. А эти я на него пожалела. Пусть тебе будут. Слушай, пора бы тебе уже и в ванной какую-нибудь клямку*** приделать. А то совсем негде уединиться.
– Хорошо. Завтра же с Сережкой займемся.
– Я хочу, чтобы ты меня обмыл. Поласкал-пополоскал. Сейчас. А?
– Давай.
А она вдруг криво усмехнулась:
– Представляешь, он на прощанье предложил мне какой-то шампунь. Как бы в подарок за… Нет, ты представляешь?
– Вполне, - улыбнулся он.
– Не издевайся хоть ты. Пошли. Я раздеться должна при тебе.
– Почему должна?
– Ай, - махнула она рукой, - ты этого, наверное, не поймешь. Пошли.
Она знала, что для него значило это ласканье-полосканье. Поэтому, когда просила, ничуть не сомневалась, что он тут же откликнется. И сама невероятно любила быть ласканой-полосканной.
Это слово - оно одно, а никак не два - они придумали очень давно, и так же давно оно стало для них нерасчленимым, но содержащим огромное разнообразие смыслов. Все, даже самое что ни на есть философское, оно в себе объединяло, - физическое действо и умозрительное восприятие, логические абстракции и чувственные рефлексии, объективную реальность и трансцендентальное созерцание, искусство и науку, поэзию и ваяние, исследование и эксперимент; за годы их близости оно постепенно превратилось чуть ли не в философскую категорию, по значимости для их мировосприятия почти равнозначную таким категориям, как материя, сознание, дух или идея - потому как в ней они соединялись воедино, как составные части их обоюдосуществования.
Потому и значило для них это действо далеко не только освобождение от пота, пыли или… всего иного.
Это правда, что так бывает…
На самом-самом деле.
И это была одна из их тайн, которой они никогда ни с кем не делились.
Кстати, отсюда и начались его представления о поверхностях, как формоопределяющей основе в структуре мироздания. Не правда ли - смешно? Нет, на самом деле вовсе не смешно…
Когда не так давно Ирина обмолвилась не дающей теперь ему покоя фразой: "Ведь это всего-навсего тела, в которых мы живем", - он сразу понял, откуда она к ней пришла. Отсюда, из ласканий-полосканий… И именно здесь она научилась относиться к своему телу так, как к нему относился он сам…
Они пробыли в ванной больше часа. У него никогда не получалось контролировать это удивительное время. Забывается он. Вчистую. И она тоже. Вероятно, в еще большей степени…
Их просторная ванна, похожая на слегка усеченный прямоугольный
Потом они улеглись одухотворенные в постель и настало, наконец, время рассказать все о Пашке. Но начала она с таких неожиданных слов, от которых у Виктора вся одухотворенность улетучилась в одно мгновение ока:
– Это был таки твой ребенок.
– Что?!
– не на шутку возмутился он.
– Это он так сказал?
– Нет. Нет. Он об этом не знает. И о том что ты с Настей тогда согрешил - тоже. Он ничего не знает. Вообще. И если бы родила, тоже не узнал бы. Принял бы за своего. Может, она именно так и хотела, вы ведь немного похожи - глаза у обоих голубые, и волосы почти одинаково светлые - никто и не догадался бы. И тебе она никогда не призналась бы. И мне тоже.
– С чего же ты взяла, что мой?
– Не знаю, как это тебе сказать. Твой.
– Если не знаешь, зачем тогда мне такое говоришь? Зачем душу мне рвешь?
– Я не рву, Витенька, что ты, милый… прости, совсем этого не хотела… Наоборот, я другое хотела сказать… Я Настю почти как себя знала - мы же с пяти лет все время вместе. Как сестры были. Даже больше, чем сестры. А только сейчас поняла - она не приняла бы от него. Как не приняла за три года их совместной жизни.
– Подожди. Как это - не приняла?
– От таких не принимают. А тем более Настя. Не знаю, как это происходит. Спазмируются трубы, не пускает в себя матка, не открывается маточный зев, выплевывает влагалище, - откуда я могу знать, как? Не знаю. Но как-то же происходит - сколько таких пар, что годами не могут забеременеть… У Завацкого нужно спросить, он же гинеколог.
– Чепуха все это.
– Я бы от него не забеременела. Точно. Прямо физически чувствовала, как все там перекрывается. Само собой.
– Ты что, дала без презерватива?
– Нет. Но даже если бы и спустил в нее, она бы сразу выплюнула.
– Не слышал о таком.
– Не видел, как она плевалась?
Видел. И сразу вспомнил.
– То было совсем другое.
– Да, другое.
Она прильнула к нему тесно-тесно и замерла. Потом продолжила шепотом:
– Мне очень стыдно теперь, что я к нему пошла. И перед тобой, и перед собой. Не нужно было этого делать. И за то, что я теперь узнала… что это был наш ребенок… теперь только и думаю об этом.
– Не сочиняй. Еще и наш. При чем здесь ты?
– Не знаю. Наш. Он и мой тоже. Ты же как бы на меня тогда залез. И вообще…
– Не трави ерундой. Это их ребенок. Гораздо вероятнее, чем мой. В тысячу раз вероятнее. Настя сношалась с ним и за день до того, и сразу после. И они не предохранялись. Она мне об этом говорила.
– Зачем?
– Сказала, что он сыт на неделю и поэтому она свободна от него.
Ирина снова отклонилась и стала говорить в потолок:
– Она была очень сексуальная. Все время хотела. С двенадцати лет об этом начала говорить. А потом так вообще… Целовала меня туда несколько раз. И просила, чтобы и я ее туда целовала. Я три раза так делала. Но мне тогда это жутко не понравилось. Все три раза. Это с Катькой почему-то все иначе произошло. Ты не находишь, что они чем-то похожи?