Эротические страницы из жизни Фролова
Шрифт:
– Ма, а ты меня грудью кормила?
– Конечно, сынок. До семи месяцев. А потом ты сам бросил. Соска почему-то больше понравилась.
– И совсем не поэтому, - поправил ее отец, давая понять сыну, что тот затронул их давний спор, - просто он хотел поберечь твою грудь, чтобы она оставалась такой, какою и до него была - круглой, упругой и самой красивой во всем мире.
– А почему я этого не помню?
– Потому что совсем маленьким был, - предположила мать.
– Это, к сожалению, все забывают, - добавил отец.
– И я тоже не помню.
–
– Не знаю, - признался он.
– Мы многое почему-то забываем. Особенно о мамах. Много всего такого, что на самом деле обязаны были бы помнить всю свою жизнь.
– А я не забуду.
И он, совсем не стесняясь, положил голову щекою на почти совсем оголившуюся от ночной рубашки мамину грудь. Вряд ли он понял, что мама именно так лежала, чтобы ему было удобно это сделать. А может и понял - и потому так и сделал…
– Ты же сказал, что уже забыл.
– Но вы же напомнили. И я уже почти что вспомнил…
9. Его Всевеличие Эрос, Бог Наслаждения и Бессмертия
В понедельник Ирина позвонила от Пашки и как бы соврала, что находится у подруги и задержится у нее до вечера. А о том, что она звонит именно от Пашки, и что у нее в общем-то все в порядке, Виктор должен был определить по имени этой самой подруги. Такая вот незамысловатая конспирация.
Весь вечер Виктор прислушивался к своим ощущениям. Но ничего не прислышал. Почти ничего. Так - легкие мимолетные всплески далеких Иркиных эмоций. Да и те он скорее сам придумал, чем ощутил - так ему показалось.
Он недоумевал. Неужели он потерял способность ее чувствовать? Или она каким-то образом от него закрылась?
Нет. У нее не было причин от него закрываться, даже если бы она умела это делать. И свои способности он потерять не мог, наоборот, он был уверен, что в последние дни они у него еще более обострились.
Значит, ничего и не происходит?
И ревности он почему-то ни капли не чувствовал. Впрочем, ее и заранее не было - это же Пашка…
Ну и что, что Пашка?
– спрашивал он сам себя.
И не знал, что ответить. Но ревности так и не ощутил. Может, совсем уже очерствел…
Ну да, с какой это стати? Нет, он никак не очерствел. Совсем наоборот. Совсем-совсем наоборот…
За эти два с половиной месяца самых разных сексуальных неожиданностей он весь проникся совершенно новыми чувствами к своей жене, - очень сильными, всепоглощающими, глубокими и таинственно-загадочными, непредвиденными и ранее им никогда не испытываемыми. Он как бы переступил на новый уровень ее восприятия - одновременно и более высокий, и более глубокий, чем прежний. Да, она стала для него и выше, и глубже, чем была до этого. И еще более загадочной. Будто в ней вот-вот готова была раскрыться ему какая-то удивительная тайна, о которой он и слыхом не слыхивал, и видом не видывал…
Что же они там весь вечер делают? О погоде, что ли, болтают?
Ничего он не чувствовал. Ну ничего. Совсем.
А
Подошла к нему, сжала ладонями его щеки и строго спросила:
– Где мама?
– Скоро придет, - как можно более индифферентно ответил он, освобождаясь из ее ладоней.
– Кушать будешь?
– Когда придет, тогда и будем. Сережка звонил?
– Нет.
– Он у Лены остается. Ее Бориска опять в командировку умотал.
– Я знаю. Она звонила.
Она быстро переоделась в домашний халатик.
– Слышь, папа. А вам не кажется, что это… слишком?
– Что слишком?
– Ну это. С мамой.
Что за ребенок, в самом деле! Как же им дальше с нею жить? Она что, насквозь их видит, что ли?
– А что с мамой? Что ты такое придумала?
– Ничего не придумала. У тебя на физиономии все нарисовано. Яркими красками супружеской жизни.
Да. Развеселила. Но он совершенно искренне отреагировал не ее смешные слова:
– Не выдумывай. Ничего там не нарисовано.
– Хочешь, я проведу с нею воспитательную работу?
– Никакой такой работы не требуется.
– Это… тот самый?
– Нет. Она к Пашутину зашла. Просто так. Не для того, о чем ты подумала.
– Почему же ты тогда такой?
– Чудная. Обычный я. Тебе показалось.
– Не чудная, а проницательная. Меня только что Толик таким словом похвалил.
– Он тебя провожал?
– Да. Вместе с Танечкой. Им все равно в магазин нужно было. И он, кстати, вел меня за ручку. А Таня за другую. Я приглашала их зайти к нам, но они постеснялись. А жаль. Как мне себя вести, когда мама придет?
– Обыкновенно.
– Ловлю тебя на этом слове.
Ирина пришла, когда за окном только-только начали сгущаться сумерки.
Почти обычная. Какою всегда приходит домой после работы.
Тронула кратким поцелуем губы мужа, шепотом уведомив: "Совсем чуть-чуть шампанского", - словно оправдываясь за возможный алкогольный запах, которого на самом деле он и не почувствовал. Вопросительно махнула ресницами в сторону Светкиной двери и получила такой же шепотный ответ: "Читает. Ждет, чтобы вместе поужинать". Ответив так, Виктор еще и жестами добавил: мол, ничего не поделаешь, без тебя не захотела; и поосторожнее с ней - уж очень подозрительно приняла твой визит к Пашке.
Она первым делом направилась к дочери, крикнула в дверь: "Привет! Переодеваюсь - и за ужин". Приглашающе махнула рукой мужу, чтобы зашел с нею в их комнату. Как оказалось - для того, чтобы он видел, как она переодевается. Мол, у меня все в порядке, все на месте, как и было. И трусы при нем на себе заменила - блезирные на обычные трикотажные. И как бы невзначай продемонстрировала нижнюю часть блезирных - мол, сухие и прозрачные, как только из магазина. И потом сразу на кухню, где уже хозяйничала дочь.