Есть на Волге утес
Шрифт:
Она не успела договорить. Сзади мужика поднялся из травы Ефтюшка, взмахнул дубиной и опустил ее на золотистые кудри казака. Тот охнул, повернулся к Еф-тюшке и рухнул на землю...
Пока парень лежал в беспамятстве, над его телом возник спор. Ефтихей поднял дубинку, глянул на Аленку, спросил:
— Добить?
— Не надо, — твердо сказала Аленка.
— А куда его теперь?
— Мы не душегубы. Отпустим.
— Ты думаешь, он один? Приведет ватагу—прирежут нас.
— Его лечить надо. Кудри в крови, — сказала Настя.
— Кудри! Вам, девкам, кудрей жалко, а он...
— Мальчонка совсем, — заметила Анна, жена Еф-тишки. — Жалко.
— Нам тут оставаться нельзя. С собой што ли везти?
Подошел с рыбой Савва. Глянул на парня, сказал:
— Тоже нуждой гонимый. Как и мы.
— Покаетесь потом, — Ефтишка отошел к своей телеге, крикнул: — Самим жрать нечего, а он — лишний рот.
Савва помог Аленке отнести кудрявого под ель, положить на подстилку из хвойных лап. Аленка принесла воды, омыла рану (она оказалась не глубокой), растерла в порошок сухую траву зверобой, засыпала рану, сверху прикрыла широким листом подорожника. Потом мокрьгм платком принялась обтирать лицо. Оно оказалось не смуглым, а грязным. Бородка' и усы, вначале показавшиеся Аленке черными, тоже были светлозолотистые, как и кудри. Аленке помогала Настя.
— Я думала, он старый, а ему сколько лет, думаешь? — спросила она.
— Наших с тобой годов парень.
— И красивый.
— Кудрявый, — согласилась Аленка.
Парень сначала тихо стонал, потом уснул. Настя ушла помогать Савве варить уху, Аленка осталась. Она долго глядела на спящего, а сердце ее билось тревожно в предчувствии чего-то небывалого и приятного.
После ужина она снова пришла под ель, чтобы положить на рану свежий подорожник. Сняла повязку,, парень открыл глаза, долго глядел на Аленку, на разлапистые ветки ели, на блеклое предвечернее небо.
— А-а, ведьма, — прошептал он и отвел взгляд в сторону.
Аленка ничего не сказала ему, перетянула рану платком. Подошел Савва, присел с другой стороны, спросил:
— Зовут-то как?
— Васька.
193
7 Арклдип Крупняков
— Воруешь понемножку?
— Был грех.
— А господь сказал: «Всяк взимая нож и ножом умирает».
— Ты, отче, в носу не ковыряй. Чем это ты меня по маковке хряснул?
— Веселый ты, Васька. Коня хотел украсть, а не^ подумал — на чем нам, грешным, ехать?
— А у меня коня отняли, котомку сняли — подумали? Последнее взяли. А у вас лошадей — три. Одну можно бы и отдать во имя отца и сына и святого духа.
— Бог воздает каждому по делам его. Конокраду дубинкой по главе.
— Сказано, отче, — не поминай господа всуе. О боге говоришь много, а рядом колдунью держишь.
— Не колдунья она. Душа ее проста есть, не имеет она лукавства и мести в сердце своем.
— Проста? А волю мою подавила чем? Силу из рук отняла как?
— Отвечу. Ты, Вася, трус, а она смелостью великой одарена. И доброй душой. Ты ее зарезать хотел, а она раны целебствует твои.
— И снова в носу ковыряешь, отче. Я со Стенькой в персицком походе был. Две раны ношу. В малодушестве не замечен, с тобой так не говорил бы, — парень поднялся, прислонился спиной к дереву. — А девка твоя все равно ведьма!
— Да никто и не спорит с тобой, — сказала Аленка и рассмеялась. — Ну колдунья, ну и ладно Тебе сейчас гтокой нужен. Спи ложись
— Нож отдай. Я по своей путе пойду.
— Бери, — Аленка подала парню клынч. — Иди.
Парень схватил нож, сунул за кушак. Поднялся, шагнул от ели, закачался и снова упал на землю.
Ночью Васька Золотые кудри впал в горячку. Аленка не отходила от него до утра. Поила отваром девясила, клала на лоб холодный, мокрый платок. Васька бредил, выкрикивал разные имена, хватался за кушак, боясь утратить атаманово письмо В кушаке Аленка нашла кожаный кошелек, а в нем три серебряных рубля и точно такую же бумагу, какую она видела у Илейки. И поняла Аленка, этот человек ходит по земле ради великой цели. Позвала Савву, дала ему прочесть грамоту. Савва прочитал, перекрестился:
— Слава богу, что не убили мы его. Человек он простым людям нужный.
К ночи у Васьки жар спал, стоны его утихли, пришел спокойный сон. Уснула и Аленка. На рассвете очнулась, глянула, а на хвое пусто. Тихо и незаметно исчез казак, растворился в лесной глуши.
Ефтишка обрадовался и сразу стал запрягать лошадь.
— Ехать надо скорее, — сказал он Савве. — Пока этот хмырь разбойников своих не привел.
Когда взошло солнце, двутележный обоз выбрался, из леса и покатил по ровной полевой дороге. Аленка, пока ехали по лесу, оглядывалась по сторонам, все ждала с кем-то встречи. Савва тревожно глядел в ее печальные глаза. Таких он, пожалуй, за все время у нее не видел. Девка тем и глянулась ему, что ни разу не заплакала даже в самые горькие и страшные минуты ее жизни. В первое время тосковала по матери, но тайком. Потом попала под розги, но вышла из-под них бе;< слез, со злобой в глазах. Даже страшную весть о «Слове а деле» приняла с открытым взглядом. А гут в глазах не то- тоска, не то душевная боль. И когда на ресницах навернулись слезинки, Савва не вытерпел, спросил.
— Закручинилась пошто, дочка?
Аленка скрывать свои чувства не умела, Савву она давно почитала за отца:
— Про казака думаю. Я жизнь ему спасла, лечила его. А он ушел.
— Ну и бог с ним.
— Пошто тайно, воровски. Ведь мы не держали егл.
— Конокрад он, вор. Оттого и по-воровски. Душою мелок. Забудь о нем.
Долго ехали молча.
— Ведьмой меня звал зачем? Я добра хотела ему,— в голосе девки скорбь.
— Молод он, испорчен. Добро понимать разучился Зла много видел.
— А глаза голубые-голубые. Как небо.
И гут Савву осенило. К аевке пришла любовь. И не вовремя, и не к стати.
— Уж не полюбила ли? — спросил тревожно.
— Не знаю, — искренне и простодушно ответил,) Аленка.
— Не о гом думаешь, девка, — сурово сказал Савва и сильно дернул вожжи. Мерин рванулся, гелега ^апр>>1
гала по разбитой колее. — Как в святую обитель придем, вот о чем мысли. Монастырь мужской. Снова портки и кафтан одевать придется.
— Мне не привыкать, — равнодушно ответила Аленка.