Есть на Волге утес
Шрифт:
— Вдолину буде как раз, а вширь маловато,— и оттяпал еще один такой же лоскут, протянул поварихе,— Скоренько обмечи и сшей.— Потом отрубил два лоскута красно-зеленого цвета, подал Настьке.— И ты шей, а мы пока древка соорудим.
Через час знамена были готовы, приделаны к древкам. Красно-зеленое знамя досталось Аленке, другое Сидоров взял себе.
— Теперь-ча мы друг друга издали узнаем.
Кукин по казацкому обычаю приделал к нижнему
концу древка ременную петлю, отдал Настьке.
— Отныне ты будешь знамя носить. Ногу вденешь в петлю и — с богом.
Еще через час Аленкино войско выступило в путь.
Впереди отряда пустили Настьку. Над ней, слегка выгибая древко, трепетало на ветру пестрядинное красно-зеленое знамя.
3
Вторая ночевка была в селе Петаково. После совета с Саввой и Кукиным Аленка хотела было итти спать,
но пришел Ефтюшка. Переминаясь с ноги на ногу у
двери, он сказал:
— Что делать будем, атаман? Припасы кончаются. Солонину сожрали, мука на исходе...
— Как это так, Ефтихей?—удивилась Аленка,—Полсотни телег было нагружено...
— Так ведь более тыщи ртов, сама посуди.
— Но двое суток только прошло. Неуж все кончи
лось?
— Когда все кончится — будет поздно. Я заранее упредить должон.
— Верно, Ефтюха,— похвалил его Савва.— Мы подумаем.
— Слушай, Кукин,— сказала Аленка, когда Ефтихей ушел,— вот ты дважды атаманом был. Где корм людям доставал?
— Вестимо где — в барских усадьбах. Там завсегда кормов понатаскано...
— Но ты говорил — грабеж не по душе. Как же?
— Грабеж, атаман, это когда мужика обдирают, его кровное тащат. А у бар разве грабеж. Это мужики свое наработанное берут, поскольку им есть нечего, одеться не во что. Тут греха нет. И нам бы пора усадебку присмотреть, которая побогаче. Вот тут Барышевка недалеко есть, боярина Хитрово именьишко.
— Это Барышевска слобода что ли?!— воскликнул Савва.
— Она самая.
— Так мы там легом бывали.
— У меня там муж недовенчанный есть,— Эти вроде бы шутейные слова Аленка произнесла печально, и только один Савва понял эту грусть, сказал:
— Его уж, поди, приказчик Сенька . Ивлев довенчал, а отец Ферапонт вместо венца крышкой накрыл гробовой.
Кукин глянул на Аленку, на Савву — не сказал ви-чего. Вмешиваться в такие дела на ночь глядя не следует.
— Так я доглядчиков в слободу пошлю.
— Посылай.
4
Доглядчики вернулись на другой день под вечер. Встревоженно донесли: в Барышевке солдаты. Говорят, крутился давно в тех местах атаман Петька, прозвищем Грешник, и связан он был с отцом Ферапонтом. Приказчик Сенька об этом знал давно, но не доносил куда следует, потому как разбойники усадьбу не трогали, а грабили по дорогам. Когда забунтовался весь уезд и запахло жареным, Сенька съездил в Арзамас к воеводе Долгорукому и привез полсотни солдат и столько же стрельцов, да две пушки. Отца Ферапонта посадили в подвал, пытают — где стан атамана Грешника? Тот пока молчит.
— Ну теперь,— сказал Савва,— нам в гости к Ивлеву и сам бог итти велел. Отца Ферапонта будем выручать.
— Надо поразмыслить как следоват,—заявил есаул Кукин.
— Что тут размышлять. Их сотня, нас тысяча. У них две пушки — у нас четыре.
— Ты, може, Саввушка, запамятовал — мы драться будем впервые. А сто пищалей, знаешь, что могут сотворить? Вижу—не знаешь.
— Доручаю наш первый бой тебе, есаул,— согласилась Аленка,—Я как рядовая буду биться, со стороны на бой погляжу.
— Почему же,— улыбаясь ответил Кукин.— Ты атаман — веди бой.
— Чиниться будем потом. Сейчас нам надо усадьбу взять, людей не потерять. Давайте размыслим...
Сенька Ивлев сам не рад, что привел солдат и стрельцов. Мало того, что корми их, но и пои, и всячески ублажай. Стрелецкий голова Самойло пьет, как бочка, солдатский сотник Михайло Ермолаев щупает сенных девок, а стрельцы и солдаты бродят по лесам, собирают грибы, орехи, а с разбойниками встречаться, вроде бы, не хотят.
Этот день выдался дождливым. Стрельцы и солдаты пришли из поиска мокрые и злые, Самойло потребовал водки «для сугреву» не только себе и Ермолаеву, но стрельцам и солдатам. Пришлось откупорить второй бочонок.
«Сугрев» перешел в пьянку, после чего, выставив кой-какую охрану, воины завалились спать. Сенька тоже выпил немало.
Разбудил их набат. Приказчик выскочил на двор и сразу дернулся обратно, закрыл дверь на засов. По двору метались бородатые люди, горела конюшня, из ее широких ворот выводили лошадей. Кто-то непрерывно орал истошным голосом, слышались выкрики, команды, выстрелы. Сенька понял, что ему надо бежать одному. Жену и детей, может быть, разбойники и не тронут, но если скрываться всей семьей — верная гибель. Спрятав бабу с ребятишками на чердак, Сенька приготовился бежать. И вовремя. В дверь уже ломились налетчики. Сенька, не долго думая, высадил ногой раму и прыгнул в сад. Его на лету подхватили чьи-то сильные руки, приподняли и ударили головой в стену...
...Дело начали не торопясь, честь по чести. Савва благословил ватажников, сказал им напутственное слово. Кукин указал, какой сотне, что делать. Сам есаул встал на холме около усадьбы, за собой поставил конную сотню. В усадьбу со всех сторон шли четыре дороги, каждую оседлала сотня — на случай, если по дорогам пойдет стрельцам подкрепление. В саму усадьбу и сельцо при ней послали всего триста человек, чтоб не было сутолоки. Их туда повела Аленка. Было велено сразу, как только ворвутся во двор, зажечь сарай. Чтоб было светло и все видно.
Условились также бить в набат — для суматохи. Если во дворе у стрельцов выйдет перевес — набат остановить. Это будет знаком для сотен, расположенных на дорогах,— итти на подмогу Аленке. Если и сотни не помогут, то Кукин, увидя это с холма, пустит конников.
Набат в ночи загудел, Аленка ворвалась в усадьбу, сама сунула под соломенную застреху пучок горящего хвороста (думала — сарай, оказалось — конюшня). Стрельцы и солдаты выскакивали из дверей в подштанниках и попадали либо на копья, либо под сабли ватажников. Аленке воевать пришлось мало: она разрядила пистоль в голову бежавшего на нее с пищалью солдата, полоснула саблей стрельца и все. Потом солдаты разбежались, пришлось выводить из горящей конюшни лошадей.